Рассказ "Ты сам виноват"

Глава 1.

Хоронили Павла на третий день. Ждали родственников с Украины и Хабаровска. Но не дождались, получили одни лишь телеграммы с соболезнованиями да денежные переводы в помощь. В квартиру внесли гроб с телом покойного всего лишь на два часа. Татьяна, измученная, бледная, как липа, сидела у изго­ловья, нежно гладила мужа по застывшей голове, перебирая черные с серебристой сединой волосы, и тихо раз за разом по­вторяла: «Прости меня, Паша, прости, пожалуйста». А про себя, чтобы не слышали стоящие рядом люди, добавляла: «Ведь ты сам во всем виноват, только ты. В жизни бы не решилась, если бы ты не толкнул меня на эту крайность».

Говорила Татьяна, а по щекам все быстрее и быстрее кати­лись крупные слезы, падая на губы, в приоткрытый рот, остав­ляя соленый привкус, смешанный с горечью и обидой на мужа, который оставил ее вдовой в самом расцвете сил, в тридцать шесть лет, молодую, задорную, с двумя детишками. Временами Татьяна затихала, слезы высыхали, взгляд тупел, несколько ми­нут сидела неподвижно, потом из груди залпом вырывалось громкое рыдание, и она тут же теряла сознание. Родственники подносили ватку с нашатырем к носу, растирали виски, оттира­ли занемевшие кисти ее рук и утешали, как могли.

Глава 2.

Никогда не завидовала Татьяна чужому счастью, на­верное, поэтому и не было у нее врагов, все люди вокруг нее были хорошими и добрыми, как и она сама. Давно уже подружилась она с молодой женщиной, матерью двоих де­тей, разведенной с мужем несколько лет назад. Время от времени ходили в гости друг к другу. Потом Юлия взяла Татьяну крестной матерью для своих троих детей. И зача­стила она в дом к кумовьям. Да в то время приходила, ког­да Павел с работы возвращался или в выходные дни. Ча­сами просиживала с чужим супругом в комнате то за шахматами, то у телевизора, то просто у самовара, поглощая чай кружку за кружкой. Говорили о политике, о событиях в мире, об артистах любимых и нелюбимых. А Татьяна в это время, усталая после работы, разбуженная несколько раз за ночь малень­кой дочуркой, еле ноги волочила по кухне, приготавливая обе­ды и ужины для своей семьи и гостьи. Ей ли было до шахмат или артистов? Ломило спину, и кружилось в голове; не могла дождаться, когда присядет за стол вместе со всеми. А веселым собеседникам приятно было присесть за накрытый стол и про­должать разговор, вовлекая в него хозяйку. А как распалялся Павел, когда его жена в беседе не могла назвать фамилию или имя артиста, игравшего в кино, или того, чью роль он играл. Каких только оскорблений не слышала Татьяна от мужа в при­сутствии ее кумы, которая сидела рядом и сияла от счастья, довольная «красноречивым» кумом и его глубокими знаниями. Жена в это время давилась пищей, смешанной с горькими сле­зами, не смея встать из-за стола и уйти из кухни. Подстрекае­мый кумой, Павел становился все грубее и грубее.

Сначала Татьяна не понимала, что случилось с мужем, ранее таким ласковым и внимательным. Счастливой счи­тала она себя и ни раз делилась с Юлией своими радостя­ми, не зная, сколько горечи и желчи таит в себе ее подруга. И даже при первых огорчениях шла к ней пожаловаться, посоветоваться, как быть. Та же только плечами пожима­ла, откуда ей знать, где и как поступить?

Глава 3.

Все чаще стала задумываться Татьяна, к кому скло­нить ей свою голову, с кем пообщаться. Кто ее поймет и разделит с ней ее участь? Так хочется внимания, ласки, доброго слова. Ведь она же человек, женщина ласковая, нежная, она-то себя знает. И свою ласку подарить кому-нибудь, ведь муж не захотел взять ее сполна.

Любопытных много, стоит только рот раскрыть, тут же и посочувствуют и посоветуют, а отойдут в сторону, и уже Татьяна «виновата во всем, виновата кругом». Луч­шая подруга Юлия, с которой она делилась самым сокро­венным, оказалась завистницей, она же и вносит раздоры в ра­нее счастливую семью. Ведь благодаря ей Павел стал таким жестоким.

Родных близко не было. И почувствовала Татьяна себя со­всем одинокой и чужой в этой жизни. Уйти от мужа с двумя детьми? А куда пойдешь? Кто их ждет троих? Одна еще могла бы снять где-нибудь угол, а втроем - и мечтать нечего. Предла­гала Павлу оставить семью. Зачем ему жить с «чуркой с глаза­ми» или «дубиной стоеросовой», как он величал ее в последние годы? Но он не уходил, видно, приятно было издеваться над женой.

Очень изменилась Татьяна. Похудела, перестала улы­баться, стала неразговорчивой, замкнулась в себе. Замети­ли это многие и начали спрашивать у нее, почему она стала такой, но она отвечала всем одно и то же: все нормально.

Однажды начальник цеха попросил Татьяну задер­жаться после работы - разговор, мол, есть. Пригласил к себе в кабинет. Сел напротив нее, бережно взял ее руки в свои и так ласково спросил:

-  Что случилось с тобой, Татьяна? Может быть ты не здорова, или что в семье неладно? Поделись, пожалуйста, тебе легче станет.

-  Зачем, Борис Григорьевич? Посмеяться надо мной лишний раз? Всем любопытно, а помочь никто не сможет. Буду сама свой крест нести... Вы за этим звали?

Она привстала, собираясь покинуть кабинет. Но Борис Григорьевич крепче сжал ее руки и тихо попросил: «Не ухо­ди, Татьяна, прошу тебя, останься... Ну, что с тобой, поде­лись, ради Бога. Сил моих нет смотреть на тебя, угасающую».

Женщина вздрогнула, подняла опущенные до сего вре­мени глаза, заглянула в его ласковые, голубые и мучитель­но произнесла: «Плохо мне, очень плохо..». Резко опусти­ла голову на их руки: его горячие и сильные и ее, холодные от волнения и слабые, и горько разрыдалась.

Борис Григорьевич боялся выпустить ее руки из сво­их, а только крепче и крепче сжимал женские дрожащие пальчики и шептал: «Поплачь, поплачь, сбрось с себя око­вы..». Дождался, пока рыдания перешли во всхлипывания, по­том предложил: «Может, выйдем на свежий воздух, да там и поговорим? Здесь сама обстановка сковывает». Татьяна согласно кивнула головой, не поднимая ее. Тогда Борис Григорьевич осторожно освободил свои руки, нежно погладил женщину по голове, перебирая пальцами ее пышные волосы и помог ей встать, повторяя: «А сейчас на воздух, а сейчас на воздух...».

Шли по тенистой липовой аллее в сторону, обратную от дома. Он старался развеселить женщину, развеять ее грустные думы, рассказывал короткие веселые эпизоды из своей юности. А она почти не слышала их. Волновалась, что идет после работы не домой, как обычно, не к кастрюлям на кухне, которые так ждут ее, не к бурным оскорблениям, которые уже готовы встретить ее и обрушиться всей своей силой на ее хрупкое тельце. Она шла на­встречу ласковому, теплому ветру, раздувающему ее легкое шел­ковое голубое платье, и играющему в ее светлых крупных кудрях. Она почувствовала это впервые за несколько последних кошмар­ных лет. Эти годы для нее были пасмурными и в дождь, и в жару. На душе сплошная бесконечная гнилая осень.

А когда вышли за черту города и Борис Григорьевич осторожно взял Татьяну под локоток, захотелось вдруг дышать всей грудью, бежать навстречу этому сильному теплому ветру, захлебываясь его порывами, бежать вприп­рыжку, как в детстве, вертеться, крутиться на одной ноге... Радостное чувство заставило вслух громко произнести: «О, Боже, как хорошо!». И тут же спохватилась: что подумает о ней ее начальник цеха, то рыдала и говорила «мне так плохо», а то вдруг «О, Боже, как хорошо!», скажет: «Кры­ша поехала...». Но Борис Григорьевич понял ее так, как надо. Он очень хотел этого, добивался, старался вернуть ее к прежней жизни, как много лет назад, сделать ее вновь веселой, полной энергии и здоровой. В последние годы ему казалось, что и он увядал рядом с ней.

Но вот на лице Татьяны появилась первая улыбка, это значит - не последняя. Первый радостный возглас - зна­чит, все будет, все впереди. Обрадовался Борис Григорьевич. Он понял, что вдохнул в женщину острую струю свежего воз­духа, и теперь она опять будет жить и радовать его своей жиз­нью и хорошим настроением. Ведь он столько лет неравноду­шен к ней: живет, радуется и грустит рядом с нею. Но все это носит в себе, боясь вмешаться в ее семью. А ведь он давно мог сделать ее счастливой. Но до сих пор молчит, натянутый, как струна.

И вот струна лопнула, оборвалась резко, мгновенно, не выдержала.

Осмотрелся вокруг, убедился, что вблизи никого нет, обнял Татьяну за талию, потом повернул к себе, прижал к своей груди, в которой сильно-пресильно билось сердце, и замер. Несколько минут стояли молча, затаив дыхание, боясь нарушить тишину. Потом чуть слышно произнес:

- Татьяна, милая Татьяна... Я так давно хотел тебе ска­зать...

- Не надо, ради Бога, не надо, оставьте меня, пожа­луйста.

И тихо, как бы боясь, что кто-то услышит ее, добави­ла, слегка заикаясь от волнения:

- Я, я - мужняя жена...

- Знаю, что мужняя жена, оттого и молчу столько лет, и, наверное, зря.

Татьяна пыталась освободиться от его объятий, зная, что позволила недозволенное. Но крепкие мужские руки все сильнее прижимали ее тело к своему, чувствуя всю его прелесть.

- О, Боже, как хорошо, - повторил он ее слова.

- Смеетесь надо мной? - обидчиво спросила Татьяна, готовая расплакаться.

- Что ты, Танюша? Я столько ждал этого мгновения, так надеялся.

- Давайте лучше поговорим, мне нужно многое Вам ска­зать. Вы — единственный, кому я могу довериться. Только пойдемте в сторону дома, я опаздываю. Знаю, сейчас опять будет скандал. Ноги не несут домой, а надо.

- Да, конечно, конечно, домой. Я не хочу тебе неприятнос­тей.

- Они и без того каждый день.

- Что же все-таки случилось, расскажи мне, если мо­жешь.

- Для мужа я уже давно не существую как жена. А самое страшное - он меня оскорбляет, да такие слова придумывает, где он их только набрался... Прежде он со мной делился всем, а те­перь у меня есть замена - наша кума. Она его травит, а он надо мной издевается. Нет моих сил больше.

И она подробно рассказала Борису Григорьевичу, как хорошо они жили с Павлом, дружно, весело, всегда и везде вместе, пока не появилась Юлия. Сначала все было нор­мально, а потом пошло кувырком. Как он ее унижает, на­нося оскорбления! Она ищет выхода. Что сделать, что при­думать, чтобы не было так больно? Может быть, вот это и есть тот выход, который она так долго искала? Человек, которому она так нужна...

Вместе дошли до ближайшего магазина. Татьяна за­бежала в него, купила кое-что для дома. Борис Григорье­вич ожидал ее на крыльце. Быстро простившись, она не пошла, а почти побежала домой, окрыленная вниманием и внезапно обрушившимся на нее теплом чужого человека. Иногда и раньше она замечала его внимательные взгля­ды, но считала, что это простое любопытство, которым многие одаривали ее в последнее время. Иногда злилась: что им от меня надо, часто не доверяла.

Глава 4.

Во дворе Татьяну встретил сынишка:

- Мама, мамочка, а что ты сегодня поздно? И папы еще нет дома.

- На работе задержалась, сыночек. Потом в магазин зашла, гостинцев вам купила. Вот, возьми пирожное, твое любимое.

-  Мама, вас с папой тетя Юля спрашивала. Сказала, позже зайдет.

Радостная волна, нахлынувшая было на женщину, мгновенно скатилась с нее, руки произвольно опустились, и возвратилось прежнее уныние. Постаралась взять себя в руки, твердя про себя: «Хорошего понемножку, дорогая. Крепись, Татьяна, теперь у тебя есть опора. Но вдруг это было единственный раз и больше никогда не повторится?... Нет, не может быть, Борис Григорьевич - чело­век слова. Он же сказал мне, прощаясь, «до скорой встречи». Но разве я вправе на что-то рассчитывать, ведь я - мужняя жена. Да какая там жена - «чурка с глазами» - вот я кто. Возомнила себе - жена... Юридически - да. Правильно, когда-то была женой и гор­дилась этим, и Павел мною гордился, всем знакомым своим пред­ставлял меня. А как его глаза светились, когда я на праздниках пля­сала и чудила! И куда только все это подевалось?»

Грустная, поднялась она на этаж, вошла в квартиру, переоделась и отправилась на кухню. Загремела тарелками и кастрюлями. Вскоре явился и Павел, а через минуту позво­нила в дверь Юлия. И повторилось все сначала. Пока не разразился новый скандал, Татьяна еще в душе пережива­ла о случившемся сегодня, даже ругала немного себя за вре­менную слабость перед чужим мужчиной. А когда вновь на нее посыпались оскорбления и насмешки, сказала себе: «Ну, погоди же, я тебе покажу «чурку с глазами», я тебе покажу «дубину стоеросовую»... Посмотрим, кто из нас «чурка» и «дубина»...». И поклялась себе отомстить мужу. Пусть это пошло, пусть это гадко. «Но разве я заслуживаю таких уни­жений?» - на сей раз Татьяна не расплакалась, как обычно за столом, а наоборот, жестоко улыбнулась и, когда Павел, ухмыляясь, спросил, отчего же она сегодня не всплакнула, дерзко ответила: «Хватит, больше слез моих не увидите».

Глава 5.

На следующий день на работе Татьяна старалась не по­падаться на глаза начальнику цеха. Но после работы сдавали экзамены по производственному обучению, и он присутство­вал на них. Татьяна, знавшая все прекрасно, не ответила ни на один вопрос. Удивились члены комиссии и предложили ей ус­покоиться и еще раз попытаться сдать. Борис Григорьевич понял, почему Татьяна не ответила, и нашел предлог, чтобы выйти из каби­нета. Гора с плеч упала у женщины. Посидела, успокоилась, потом сама предложила: «Послушайте меня, по-моему, я готова». Сдала эк­замен на «отлично».

Борис Григорьевич ожидал Татьяну возле магазина, у которого вчера простились:

- Что с тобой, милая моя? Не ответила, потому что я тебя смущал?

- Я жалею о случившемся. Я не должна была... - тихо ответила ему, зарделась так, что сама это почувствовала, и рванулась вперед.

Борис Григорьевич догнал ее, мимоходом произнес: «Я не прощаюсь, жду тебя на том же месте в тот же час».

Домой Татьяна шла быстро, хотя ноги дрожали, но какой-то приятной дрожью. «Значит, не единственный раз, значит, не забыл», - заверила она себя. Настроение повы­силось, а злоба против мужа и кумы усилилась.

На следующий день пошла на свидание без малейше­го колебания. Борис Григорьевич прохаживался в несколь­ких метрах от заветной раскидистой липы, под которой совсем недавно осчастливил несчастную женщину. В руках у него был небольшой сверток. Увидел приближающуюся Татьяну, рванулся к ней навстречу: «Пришла... Татьяна, милая Татьяна... А вот это тебе». Он развернул газету, вы­нул из нее букетик из трех свежих алых роз и вручил его любимой женщине. «И еще. Это тебе, а это твоим деткам», - и подал ей три плитки шоколада в разных обертках.

Отвыкла уже Татьяна и от цветов, и от шоколадок, кото­рые вот так же, как сейчас, получала из мужниных рук несколь­ко лет назад. Растрогалась, слезы благодарности наполнили глаза. Борис Григорьевич заметил это и нежно указательным пальцем нажал на кончик женского носа, весело сказав:

- Не вижу улыбки... а?

Татьяна счастливо улыбнулась и тихонько произнесла:

-  Спасибо за внимание, но зачем Вы это?

В ответ Борис Григорьевич бережно обнял ее и легко поцеловал в розовую от волнения щечку.

Глава 6.

... Много раз встречались под той же липой Борис Григорьевич и Татьяна. Вот уж и листья пожелтели, а по­том опали на землю, и дожди пошли осенние, и холодно стало, но любящие сердца не замечали этого. Встречались на месте первого свидания, потом куда-то пропадали, веселые и счастливые.

Похорошела Татьяна, поправилась, стала веселой и независимой, на работе улыбалась и весело щебетала, как прежде. Она была счастлива. Если ее муж оскорблял и уг­нетал, то другой мужчина нашел в ней человека, с кото­рым мог поделиться и заводскими делами (она знала, что делается на работе и что будет впереди), и личными, на разные темы: рассказать ей неприятную новость и тут же смешной анекдот; неловко пошутить и следом убедить ее в нелепости своей шутки. Легко было Татьяне с Борисом Григорьевичем, и она вновь почувствовала себя челове­ком, с которым делятся мнениями, прислушиваются к ее голосу, нуждаются в нем, который вносит тепло и радость в другую жизнь. А дома...

Когда муж оскорблял ее сначала, как правило, на кух­не, а потом, выйдя из нее, сытый, погружался в кресло и орал на нее во все горло «чурка с глазами», она бросала мыть посуду, становилась за стеной, чтобы Павел не ви­дел ее, поднимала два пальца кверху у себя над головой и тихо, но торжественно, повторяла: «На тебе «чурку с гла­зами», ..твою мать, на тебе «чурку», козел... Вот тебе рога, и носи их, рогоносец». И тут же сама успокаивалась. И последующие его оскорбления уже не волновали ее и не огорчали... Она их не слышала...

К читателю:

«Вот и все, что было,
Вот и все, что было,
Ты, как хочешь это назови..».

Январь 1994 год