Боевой офицер
1
Стояла морозная зима тридцать девятого года...
Декабрь месяц подходил к концу, а морозы набирали свою силу, порою доходя до минус 47 градусов. Холод сковал все вокруг, и минутами стояла такая тишина, что казалось: все живое вымерло, и только неожиданный треск деревьев на морозе заставлял вздрогнуть, возвращая мысли в прежнее русло. Холод пробирал до самых костей, нельзя было спокойно стоять на месте.
— Михаил, тебя вызывает командир, срочно, — услышал он голос подошедшего к нему адъютанта командира. Они привыкли уже за это недолгое время переговариваться шепотом или вполголоса — их отряд стоял неподалеку от вражеских, финских, окопов.
Михаил без лишних слов пошел следом и быстро вошел в землянку. Она была низкая, и он, высокий, сколько смог — вытянулся и отдал под козырек. Следом вошел адъютант. В землянке едва хватало места на троих человек. Их отряд находился на передовой, и бои велись постоянно, каждый день, бойцы то продвигались вперед, то отступали, и укрытия строили, что называется, на «живую».
— Михаил, пойдете на боевое задание, — сказал командир, Иван Петрович, махнув рукой, показывая на карту, которая лежала на маленьком столе и освещалась тусклой лампой.
— Возьмете с собой Василия Лисицина, — продолжил он, и в это время вошел Василий. Он встал рядом с Михаилом.
— Цель такова — разведать оборону финнов со стоны переднего края, между двух озер, в пяти километрах от нас. Рассмотреть оборону противника, посчитать крупные орудия, их местонахождение, силу и численность их отрядов. По их размещению, расстановке, по всем видимым обстоятельствам, по их разговорам — постараться понять готовность предстоящего наступления. Неплохо было бы взять «языка», ну, это — по обстоятельствам, непосредственно в задание не входит. Времени у вас не так много: управиться за ночь,
и с наступлением рассвета вернуться обратно в отряд, — закончил объяснять задание командир.
Все это время они вместе внимательно смотрели на карту, и Михаил мысленно и глазами запоминал и соизмерял расстояние до озер и возвышенностей, которые были за ними. Он вновь и вновь в уме быстро просчитывал километраж пути и размеры прилегающих двух озер, очертания леса на подступах к вражеским оборонительным окопам.
— Михаил, ты назначаешься главным на задании. Ты хорошо знаешь финский язык, местный, можно сказать, наполовину финн, да и повадки этого народа тебе хорошо известны. Ты у нас первоклассный лыжник, и глаз у тебя зоркий, словом, настоящий карел: умеешь хорошо ориентироваться в лесу и ночью и среди белого снега. Знаешь партизанские приемы финнов: мы называем их «кукушками» — стрелками, сидящими на деревьях. Их хорошая маскировка среди белого снега и умелая и быстрая ходьба на лыжах — всё это даёт им немалое преимущество перед нами. В общем, на тебя большая надежда, давай, не подведи. За ночь надо обернуться, и к утру быть здесь с докладом. Все понятно? — закончил командир.
— Так точно, — ответил Михаил, развернулся легко, хотя так уютно было в землянке. «Тепло», — мелькнула мысль, и вышел.
Вокруг все было окутано темнотой из-за высокого леса. Деревья стояли неподвижные, словно часовые, и только чуть слышное движение и приглушенная короткая речь бойцов оживляли лесной военный плацдарм. Неподалеку, в низине в разрытом снегу, тускло горел небольшой костер, куда попеременно подходили солдаты, чтобы немного согреться и не замерзнуть в этот трескучий мороз, который уже несколько дней не отпускал. Среди солдат было большое число обморожений, и с каждым днем оно возрастало как снежный ком, переходя просто в человеческую трагедию. Отправленных в санчасть людей становилось все больше и больше.
В сгустившейся темноте бледно светился небольшой серп луны. Звезд еще не было видно.
— Жаль, что небо чистое и морозно. Было бы лучше, если бы подул ветерок и пригнал туч — яркое небо нам сейчас ни к чему, — подумал Михаил, когда они с Василием вышли от командира.
Они отошли в сторонку. Шепотом быстро обговорили свой план прохода по лесу, к озерам, где располагалась финская оборо
на, невдалеке от небольшого городка, в восточной части Финляндии, куда сейчас направлялись значительные силы наших подкреплений. Они переговаривались короткими фразами, надевая белые маскировочные одежды и готовя лыжи. Запаслись боеприпасами, за поясом — ножи, хорошие — финский реквизит, который они нашли на заброшенном финском хуторе. Завязав маскировочные одежды и закрепив потуже лыжи, они перекинулись несколькими словами, пожелав друг другу удачи, посмотрели по сторонам, и тихо скрылись в темноте деревьев.
Они могли ориентироваться по звездам, благо, что небо становилось все ярче и светлее от звезд, которые начали появляться на небе. Михаил шел впереди. Он был хороший лыжник. Еще в детстве, а потом и в школе, он отличался от своих однолеток хорошим и быстрым бегом на лыжах, а в старших классах запросто занимал первые места на соревнованиях. Парень был высокий, стройный, «легкий на ногу», как говорили родители. Светлые голубые глаза и русые прямые волосы выдавали его местные, карельские, корни. А сейчас очень кстати пригодилось знание карельского языка: и в деревне, и в семье все говорили по-карельски, и в школе также преподавали карельский язык.
Он и Василия за эти два месяца войны обучил десятку — двум карельских слов, потому что, как правило, они всегда вместе ходили в разведку.
— Карельские слова очень близки к финским, если их произносить негромко и быстро, — говорил Михаил своему боевому товарищу Василию — смышленому ученику. Такие упражнения они часто и проделывали, когда шли на лыжах среди леса, по снежным заносам, тихо повторяя карельские слова.
Знание финского языка выручало их несколько раз за последнее время, когда финны, находясь в лесу, в засаде, принимали их за своих и не останавливали. Разведчики хорошо понимали это, часто уже после завершения операции, анализируя все моменты боевого задания, как они в душе радовались, что смогли обмануть и провести врага, общаясь на карельском наречии.
Они ускорили своё продвижение на лыжах, скрываясь среди зарослей деревьев и снежных холмов. Шли уже около двух часов, но путь среди деревьев давался с трудом. Они спешили, как могли, стараясь выбирать места с плотным снегом, под деревьями. Скоро должен был закончиться лес, и впереди они видели, как слабый светлый просвет пробивается вверху.
Через некоторое время они вышли на открытую поляну, идти теперь предстояло неподалеку от проселочной дороги. Мысленно они также надеялись, что в случае неожиданной встречи с лазутчиками финнов, применить их везучую хитрость — перекинуться карельскими словечками.
— Но лучше бы обойтись без такой встречи, — думал каждый про себя.
Шли они молча, стараясь как можно быстрее двигаться вперед. На открытой поляне снег был легкий и глубоко проваливался под лыжами, и их продвижение сильно замедлилось. Они осматривались по сторонам, необходимо было срочно что-то предпринимать, иначе им не успеть дойти по темноте.
Михаил примечал невысокие снежные места, где снег был плотнее и меньше проваливался, приходилось отыскивать кустарник и отдельно стоящие редкие деревья и идти вдоль них. Это ускоряло их продвижение, но увеличивало риск быть замеченными. Именно на таких редких и высоких деревьях могли сидеть «кукушки» — снайперы, с винтовками и острыми финскими ножами, от которых, они знали, трудно уйти живыми. Михаил шел и негромко повторял отдельные карельские короткие фразы — это несколько снимало их напряжение и ускоряло продвижение на лыжах. Им порою казалось, что непременно за деревьями прячутся вражеские тени, и поэтому надо обязательно обмануть их бдительность.
— Похоже, мы должны уже пройти около половины пути, а значит, скоро должна показаться равнина озера, а по бокам его — небольшие холмы, — думал Михаил, то и дело поглядывая на небо. Он хорошо ориентировался по звездам. Это было всегда его любимым занятием, еще со школы, особенно зимой, в морозы, когда звезды особенно ярко высвечивались на темном бархате неба.
— Вот там мы и проверим наш маршрут, по озеру. Это будет больше половины пути, и через триста метров вправо должно находиться второе озерцо, и за ним может начинаться финская оборона, — размышлял разведчик. Он постоянно, через каждые десять — пятнадцать метров, оглядывался назад, на Василия: тот шел, несколько отставая, как они и договорились, а убедившись, что он продвигается следом, продолжал идти вперед.
Озеро они должны были обогнуть слева, ближе к холмам и прибрежному лесу, затем обогнуть его и пойти вправо, к другому озеру, и там начать по — настоящему отслеживать местоположение финских оборонительных военных подразделений.
Пройдя с пятьдесят метров вперед, среди торчащих из снега веток кустарника Михаил увидел снежную пустошь озера.
— Все правильно, — он как будто кому-то невидимому махнул головой и уверенно покатил по твердому снежному настилу вдоль прибрежного леса. Разведчики знали, что здесь, невдалеке от финской обороны, надо было быть особенно осторожными. Финские дозорные наверняка прочесывали близлежащий лес — впереди, до финской обороны, оставалось около семисот метров.
— Теперь нам необходимо быть ближе друг к другу, — подумал Михаил, слегка нагнувшись вперед, с желанием быть меньше замеченным, и немного подождал Василия, пока тот не приблизился к нему.
Все внутри Михаила было сосредоточено: мысли работали, словно часы, а глаза, ноги и все тело было готово в любую секунду к прыжку или к ответной схватке. Теперь они были с Василием почти рядом, и в тишине леса старательно прислушивались к каждому шороху. Все вокруг было подозрительно тихо и тревожно. Только на несколько секунд Михаил мог позволить себе взглянуть на небо, чтобы еще раз убедиться в правильности их пути и внутренне подбодрить себя этим.
— Близко. Совсем близко оборона финнов, всего несколько сотен метров разделяют нас, и пока ничего не выдает их присутствия, ни единого звука — тихая, партизанская, финская тактика: поодиночке, ночью, пробраться с ножом в зубах к нашему отряду и сделать свое кровавое дело: нанести смертельные раны, а затем также незаметно скрыться на быстрых лыжах. Не любят они открытого рукопашного боя — все норовят «исподтишка», да в спину или в горло всадить нож.
Как много наших ребят полегло в соседнем отряде, когда среди полной тишины ночи были убиты дежурные, а потом и половина отряда, кто находился в палатке, — никого в живых не осталось. А через пару недель такая же история случилась в полевой медсанчасти: финны порезали охрану и не пощадили раненых — ножом к горлу... Невеселые мысли лезли Михаилу в голову, чем ближе они приближались к неприятелю. Не по-честному они ведут свой бой, не как мы — глаза в глаза. Да, уж такой это народ на войне, которую развязали с нами, — скрытный и жестокий, — словно заключительную фразу произнес тихо Михаил, отгоняя от себя сейчас воспоминания недавних дней и печальные отрывочные мысли.
— Надо свернуть за холм, и подняться на восточную его сторону — оттуда можно будет удобно просматривать второе озеро и то, что находится за ним, — финские укрепления. Так и сделаем, — произнес негромко по-карельски, для «лесных ушей», Михаил.
Сворачивая от леса на пригорок, он еще раз обернулся, немного подождал и совсем рядом увидел фигуру Василия. Пара — тройка метров отделяла их друг от друга.
— Пока все хорошо идет, и мы близки к нашей цели — скоро должны показаться финские укрепления, — одними губами, почти про себя, прошептал Михаил и одобрительно кивнул головой Василию. — За дальним холмом мы должны увидеть финские укрепления. Посмотрим — сколько их там, — и снова молча, теперь уже ползком, с лыжами на поясе, они продвигались вперед, осторожно поглядывая по сторонам.
Обходя вдоль кромки леса, они заметили в темноте слабое мелькание огня. Он то четко был виден, то исчезал совсем...
— Скорей всего, вдали светится небольшой костер за финскими укреплениями. Его стараются делать незаметным, и он едва виден, — подумал Михаил, всматриваясь вперед.
Он прикинул, что расстояние до огонька было примерно около пятисот метров. Ничего вокруг не было слышно. Финны не выдавали себя ничем сейчас, но они готовились к наступлению и вели постоянные, не прекращающиеся ни днем, ни ночью партизанские атаки и вылазки в ряды наших войск.
— Финны ведут непрекращающуюся охоту за нашим братом. По большей части, в темное, ночное время. Но, бывали случаи, что и среди бела дня, в лютые морозы, которые сковывали людей, и трудно было дышать от холода, они неожиданно приближались к нашим кострам, и в молниеносной атаке убивали не один десяток человек, — непроизвольно мелькали мысли в голове Михаила. — И неизвестно — сколько сейчас таких — финских «кукушек» рыскает по лесу, с ножами и оружием за пазухой. Все они хорошо одеты и вооружены и полны ненависти к нашим солдатам, а сорокаградусные морозы помогают им в этой жестокой схватке убивать наших, — так мысленно продолжал свой монолог партизан-разведчик.
Он тряс головой и отгонял эти мысли от себя, стараясь изо всех сил различить что-либо в отдаленном огоньке, среди темного очертания снежного покрова.
Незаметно, метр за метром, они продвигались вперед, стараясь обходить высокие сосны стороной. Михаил зорко всматривался в темноту леса и по-прежнему бормотал чуть слышно карельские слова... Они приближались к огоньку все ближе и ближе... Через некоторое время Михаил услышал отдельные голоса финнов, которые доносились из ближних окопов. Издали все казалось белым. И только огонек просвечивал сквозь снежное покрывало да часто мелькали тени на белом снегу.
— Придется подойти еще ближе — прибрежный кустарник неплохо прикрывает нас. Сосчитать технику отсюда не получится, — подумал Михаил.
— Надо подойти вплотную, — он оглянулся и подозвал к себе Василия.
Они давно сняли свои лыжи и теперь на поясе слегка прижимали их локтем. До вражеских окопов они подползут вместе, а потом разделятся и будут вести разведку с двух сторон, прикрывая друг друга в случае, если их обнаружат, — так планировалось ещё в отряде, когда они обсуждали свое задание. Они подползали все ближе и ближе, стала отчетливо слышна финская речь.
— Финны приглашают друг друга пить кофе, — перевел про себя Михаил.
Они с Василием должны были сейчас разойтись в разные стороны и встретиться вновь после осмотра вражеских укреплений на противоположной стороне озера, на краю леса, и, по возможности, ждать друг друга, но не более получаса, а потом ползти к своим противоположной стороной их теперешнего пути. Они пожали друг другу руки и разошлись.
Все шло по намеченному плану, цель их и тактика оставались прежними: определить род вооружения врага, количество боевой техники и солдат.
Метр за метром продвигался Михаил уже один, в тихих и темных местах совсем близко подползая к финнам. Звездное небо освещало вражеский плацдарм. Михаил зорко всматривался в технику, палатки, костры, которые теперь были хорошо видны за снежным рвом. Он все внимательно рассматривал, запоминал, тщательно считая и сортируя по значимости: военную технику — ее виды и число, количество солдат возле костров и палаток. Костры были окружены небольшими группами финских солдат: кто-то чистил оружие, кто-то пил из кружки и перекусывал, а кто-то просто грелся у костра.
Главное в его продвижении было — не наскочить на дозорного возле края окопа. Михаил видел, что на этом участке оборонительных рвов нет противотанковой защиты, видимо, силы финнов здесь невелики, и они ждут подкрепления. Силуэты финнов черной тенью мелькали в снежном проходе неподалеку, за рвом, а у Михаила от близости финнов все больше вскипало ожесточение против них и зрело желание: любыми путями, из невозможного, непонятно как, но «достать языка», подловить его где-нибудь на краю рва...
Он волновался, минуты незаметно текли, а впереди, около сотни метров, тянулся окоп, с крупными комьями снега по краям.
Прошло около часа, как они разошлись с Василием. Михаил подползал к концу финских окопов, а впереди просматривалась равнина озера в окружении леса. Его лыжи оставались по-прежнему привязаны к поясу. Все шло тихо и слаженно, враги не замечали разведчиков среди толстого снежного покрова. Дойдя, наконец, до конца окопов, Михаил остановился и прислушался. Ни выстрелы, ни крики не нарушали тишину вокруг.
— Значит, с Василием все в порядке, — подумал Михаил. — Теперь надо ползти быстрее. Скоро понемногу начнут тускнеть звезды, а за ними густоту ночи сменят предрассветные сумерки — засветлеет. Скорей, скорей, вперед, — все говорил он себе мысленно, словно отдавая приказы.
Прошло немного времени, когда он добрался до края озера, напротив холма. Здесь была намечена их встреча с Василием.
— Где Василий? Все ли у него в порядке? — думал Михаил, всматриваясь в белый снег впереди, насколько хватало глаз. — Здесь опасно оставаться, слишком открытое место, — мелькнуло у него в голове.
Только он собрался ползти, как услышал справа от себя голос финна:
— Пароль?!
Михаил замер. Мысли, словно часы, застучали и завертелись в мозгу.
Неожиданно он вспомнил, что накануне в отряд привели «языка», который, с перепугу, много раз повторял одни и те же слова их финского гимна.
— Видимо, это их пароль, — подумал тогда Михаил, смеясь над финном, но вслух ничего не сказал.
— Пароль! — повторил финн.
Тогда Михаил негромко произнес первые слова финского гимна, приподнялся и посмотрел направо. В двух — трех метрах от него он увидел лицо финского солдата, тот был в белых одеждах, только черное дуло винтовки чернело на снегу, и палец в белой перчатке держал курок.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Финн явно колебался и не знал, что предпринять ему дальше.
— Куда идешь? — как-то нерешительно спросил он.
— Иду по заданию командира, — ответил Михаил, нащупывая рукой пистолет, готовясь, в случае разоблачения, выстрелить в часового.
Но он не успел до конца продумать свой выстрел, как сзади над финном взметнулась и опустилась рука с ножом. Финн упал лицом в снег. Михаил увидел, как сбоку от финна показался Василий.
— Hyvin, — сказал Михаил и поднял большой палец кверху, благодаря товарища за выручку.
Он не мог даже предположить сейчас, чем бы мог закончиться его диалог с врагом, хотя оба они были хорошо вооружены, но преимущество положения было явно у финна.
Теперь они оба ощупывали пульс финна, который был без сознания.
— Пульс есть, и финн жив. До леса мы его дотащим, а там поставим на лыжи. У меня достаточно веревки, чтобы связать его хорошенько. Теперь только быстрота может спасти нас. Время идет к рассвету, — шепотом говорил Михаил, путая финские слова с русскими. Он это делал умышленно, по-прежнему надеясь на этот хитрый прием, который много раз спасал их от гибели.
— Сейчас нам повезло. Но если теперь финны что-то заподозрят, то могут пойти вдогонку, а мы-то знаем, как хорошо они ходят на лыжах. Бывалые лыжники, с детских лет. Лучше бы нам не встречаться сейчас с ними. Дойти до наших и доложить о выполнении задания, во что бы то ни стало, — так думали они, когда волокли финна.
Они были возле леса, когда финн, связанный и с кляпом во рту, пришел в себя. Михаил объяснил ему по—карельски, приставив дуло пистолета к его груди, что надо на лыжах идти с ними и не сопротивляться. Финн смотрел на пистолет и согласно кивнул головой — он понял, что взят в плен.
В тени деревьев они встали на лыжи и двинулись в обратный путь.
— Скорей, скорей к своим, — думал Михаил и переглядывался с Василием. Финн на лыжах шёл посередине.
Около двух часов они спешно преодолели два больших озера, с длинным лесным переходом между ними, и мысленно каждый из них прикидывал, что до расположения их отряда должно оставаться не более километра.
На небе оставалась одна звезда, и легкий сиреневый предрассветный сумрак стелился над лесом. Михаил краем глаза поглядывал на яркую звезду, одиноко застывшую на небосклоне:
— Светает. Мы прошли основной путь, осталось совсем немного... Неожиданно он услышал треск ветки справа. Он остановился.
— Пароль! — услышали они из-за дерева приглушенный голос своего патруля, а затем увидели дуло винтовки и голову солдата.
Михаил произнес пароль и сказал, что они идут с финским «языком» к командиру.
— Пошли за нами. Мы проводим, — ответил солдат, и неподалеку они увидели второго солдата с поднятой винтовкой.
— Свои. Идут с «языком» к командиру. Проводи их, Иван, — сказал первый солдат.
Наконец они увидели знакомые очертания снежных окопов и огонек костра. Их проводили в землянку к командиру.
Они вошли туда со связанным финном. Михаил докладывал о выполнении задания. Он долго и подробно рассказывал о техническом оснащении противника, о численности войск. Мелочей не было — все подробности разведки были важны. Михаил и Василий по очереди докладывали о том, что им казалось особенно важным и значимым для предстоящих боев.
— Михаил, ты хорошо владеешь карельским и финским языками. Останься сейчас — будешь за переводчика у взятого «языка», — сказал командир. — Вам будет объявлена особая благодарность за успешное выполнение задания и за взятие «языка». Василий, ты свободен, — он пожал Василию руку. Тот ответил по уставу и вышел из землянки.
Из допроса финна стало ясно, что цифры и представление наших разведчиков о финских подразделениях и укреплениях практически совпали. Дополнительно выяснилось, что финны ждали к вечеру текущего дня танки и самолеты, которые им были обещаны, чтобы начать наступление на рядом расположенные части и подразделения Красной Армии. Их главная цель состояла в том, чтобы за сегодняшний день выдержать оборону и не дать нашим частям занять большой поселок Ярниеме, к которому вела хорошая подъездная дорога, и это для красноармейцев имело важное стратегическое значение. Им предстояло продержаться на этом рубеже.
Сведения были очень ценные. Надо было использовать этот шанс — начать атаку именно сегодня, пока финны не имеют достаточно техники и солдат. Днем атаковать врага и взять поселок, где наши солдаты могли бы найти теплую одежду и продукты питания и хоть немного обогреться.
Командир объявил Михаилу особую благодарность, как старшему в группе, и за взятие «языка» их с Василием представили к награде.
Через час наши части начали наступление. Все силы их подразделения были брошены на пролом финской обороны и взятие означенного населенного пункта, Ярниеме. Вскоре, вслед за пушками и пехотой, в бой вступили три самолета, брошенные на помощь из ближайшей части, благодаря этому была полностью сломлена оборона финнов и открыт путь нашим частям в поселок. А за самолетами с главной дороги к подступам поселка пошли наши танки...
Это была одна из первых удачных побед наших частей в январе сорокового года на финской земле, с незначительными потерями наших солдат и техники.
Михаил зарекомендовал себя, как хороший разведчик, со знанием карельского языка. Он замечательно ходил на лыжах, и по своей натуре был малоразговорчив, но честен и трудолюбив, всей душой предан воинскому делу. После нескольких удачных вылазок и взятие «языка», комиссар части предложил Михаилу вступить в партию.
Январь месяц перевалил за половину, но морозы не отступали и все больше одолевали солдат, которые не имели зимней одежды. Холодными и снежными ночами, когда они, не переставая, двигались по своим траншеям, каждый из них думал об одном, как бы не замерзнуть. Солдаты видели замерзших своих однополчан, которые присели отдохнуть на несколько минут или задремали ночью. Они прозвали такую смерть «белой», и чаще всего она находила свое пристанище среди раненых или ослабевших бойцов, которых не было возможности эвакуировать быстро. Каждый знал, что нельзя присесть или уснуть на морозе — холод тут же скуёт тело железной хваткой.
— Только лыжи, постоянная работа мышц и движение могут нам помочь среди этого жуткого ледяного леса, где опасно даже развести хороший костер, чтобы хоть немного обогреться, — думал Михаил в минуты затишья.
— Разведка — это ходьба по краю лезвия — была гибельна от вражеской пули или ножа, но спасала от «белой» смерти», — Михаил и Василий не произносили вслух подобных слов, но каким-то особым чутьем ощущали это.
Голод — это вторая беда, помимо вражеских пуль и ножа. Постоянный голод, который преследовал их, и с ним трудно было бороться посреди лютых морозов и высоких снегов. В эти зимние дни метели наметали большие сугробы, непроходимые для техники, и только самолеты могли сбрасывать боеприпасы в наши части. Финны же, хорошо ориентирующиеся в своих лесах, зачастую перехватывали продукты питания или вели непрекращающийся обстрел подъездных путей к частям Красной Армии, буквально блокируя снежные дороги.
Но случалось и обратное, вспоминал порою Михаил, когда они, голодные и уставшие от непрекращающихся холодов, с остервенением нападали на финские отряды и уничтожали их, а провиант с горячей кухней забирали себе. Но такое случалось нечасто, потому что финны круглые сутки вели обстрел и усиленную оборону своих частей, не жалея патронов и не подпуская к себе ни солдат, ни нашу технику.
— Только наши самолеты могут их немного успокоить, — так рассуждал Михаил, когда они с Василием шли на очередное задание. Короткие зимние дни и долгая темнота были под стать финским снайперам, которые хорошо знали свою местность. Они не щадили никого, нападая на обозы с ранеными и нанося ножом смертельные удары, убивая раненых и медиков в полевом госпитале под покровом ночи.
Михаила спасали его карельские корни, которые давали ему выносливость, быстроту на лыжах, привычку хорошо ориентироваться лесу и лесной жизни. «Лыжи — это тоже моя боевая техника», — шутил, бывало, он.
В конце января холодные дни сменились еще более холодными. Из их отряда после двух месяцев войны оставалось меньше половины: кто-то был в госпитале, а большая часть — погибли.
В разведывательной группе их оставалось сейчас двое: Михаил и Василий, и ребята прозвали их «везунчиками». Они с Василием стали друг для друга как братья — шли по одному краю острого лезвия, между жизнью и смертью, но оба смело смотрели в глаза опасности, которая подстерегала здесь каждого и днем, и ночью.
В начале февраля Михаила приняли в партию, и он получил персональную благодарность военного командования за финского снайпера. Он ранил его в плечо, в сосудистый ствол, и тот, истекая кровью, потерял сознание — таким его и доставил Михаил к командиру.
Михаил спокойно принимал благодарности командования, потому что прекрасно понимал, что новый каждый день и каждый час его заполнен смертельной борьбой не только с врагом, но больше всего сейчас от преследующих их морозов и голода, которые ужесточали их окопную жизнь.
Февральские дни становились все более светлыми. В отряде людей становилось всё меньше с каждым днем, лишь десяток человек насчитывался теперь в живых. В один из последующих дней они должны были соединиться с вновь прибывшими частями возле дороги, подходившей к финскому поселку Арниемми, которую с боями и с огромными потерями заняли наши части.
Разыгравшаяся метель бушевала больше суток, не давая нашим самолетам взлететь, а танкам подойти к месту соединения. Озеро, широкая полоса лесов и дорога — все вокруг было занесено большими сугробами. Казалось, вся земля потонула в белом снежном облачении, и люди чувствовали себя здесь в плену у несговорчивой и гибельной зимней стихии.
Время прибытия подкрепления прошло. Ждать больше было нельзя, и вскоре прозвучал сигнал готовиться к атаке на финские части, которые стояли за большим озером, позади занятого нашими частями финского поселка.
Началась атака. День был в разгаре. Небо начало постепенно очищаться от снега и туч. Под непрекращающимся гулом артиллерии и снарядов наши солдаты метр за метром продвигались к озеру — главному месту финской обороны. Финны вели ожесточённый огонь дальнобойной артиллерией — все вокруг в несколько минут смешалось: снежная завеса и черный дым висели в воздухе, а от свиста пуль над головой с трудом можно было услышать приказ командира.
Неожиданно со стороны дороги послышался гул танков, а по-том стали различимы их большие черные туловища, которые, без труда преодолевая снег, ползли вперед, к озеру. Там завязался неравный бой, и черные силуэты солдат с бегущими между ними командирами мелькали в огненном зареве среди белого снега. Наши бойцы знали, что нельзя финнам дать возможность прорваться к поселку и дороге, и сейчас надо было это осуществить любыми силами и возможностями.
Разведгруппу послали за несколько часов до атаки окружной дорогой на правую линию финской обороны. Разведчики должны были вести наблюдение за финскими передвижениями вблизи их позиций и целенаправленно уничтожать командиров отрядов, помощников и бригадиров, выводить из строя технику неприятеля и, по-возможности, взять в плен их командира. Задача была, как никогда, сложная и смертельно опасная.
Михаил видел, что финны были осторожны, а главное, они не жалели патронов и боеприпасов: непрекращающийся огонь орудий не давал возможности близко подойти к их окопам. Центр военных действий сконцентрировался на озере, и танки, приближаясь к озеру, ускорили свой ход.
Но финны ожесточились — они не хотели сдавать своих позиций. Некоторые из них выбегали вперед под шквальным огнем и закидывали бутылками с горючей смесью движущийся на них танк, стараясь попасть в смотровую щель: танк загорался и оста-
навливался. Один, второй, третий ... Один из танков продолжал некоторое время вести огонь по противнику, но огонь и черный дым все больше охватывали его, пока он не остановился в снегу. Два других танка горели, двигаясь по инерции, но потом остановились, окутанные черным дымом, и уже не могли двигаться дальше. Наши бойцы со слезами на глазах смотрели на свою спасительную надежду — танки, которым не суждено было сейчас прорвать оборону финнов.
Солдаты продолжали бежать вперед, подбадриваемые командирами, под обстрелом неприятеля, но половина из них падала: кто-то сразу погибал от смертельных ран, а раненых санитары успевали оттащить подальше от огня, чтобы оказать им помощь.
Михаил и Василий подползли близко к финской линии обороны и напряжённо всматривались в происходящее на вражеской батарее. Они наблюдали за действиями отдающего приказы их командира и младшего офицера, который стремительно пробегал между орудиями.
Михаил был хорошим снайпером (об этом все знали в отряде) — промашек не бывало. Вот и сейчас он спокойно смотрел в прицел и ждал момента, чтобы попасть прямо в цель. Через несколько секунд он увидел, как офицер повалился на бок, не успев добежать до ближайшей артиллерийской установки с каким-то приказом. Василий старался попасть в огневую технику, чтобы хоть как-нибудь приостановить этот шквальный огонь ревущих пушек.
Так они время от времени проделывали свои маневры, выводя из строя технику, заставляя замолчать беснующиеся снаряды. Они целились в солдат, кто стоял за орудием и направлял смертоносные снаряды в сторону наших боевых орудий и наших солдат. Но больше всего разведчикам хотелось точным выстрелом попасть в командира врага, вызвать хаос и сумятицу среди солдат и заставить замолчать их проклятое оружие. Они видели, как яростно сражаются финны, и отвечали им тем же. Все желание и все мысли были сосредоточены сейчас на мушке их оружия, и принцип такой охоты был один: или ты убьешь врага, или он убьет тебя...
Михаил и Василий подползли совсем близко к вражеской обороне: они могли видеть их лица, но, главное, они видели, как много орудий и боеприпасов сосредоточено здесь — сомнений не было, что бой будет продолжительным...
Они забросили гранаты в сторону противника и стали постепенно отползать ближе к лесу, куда стягивались наши редеющие силы и техника. Михаила не покидала дерзкая, почти нереальная мысль, и была она, скорей, больше от боевой, разведывательной привычки — не возвращаться с задания без связанного, взятого в плен врага...
Их лица были черными от дыма и гари снарядов, но по особому блеску глаз и взгляду, каким Михаил окидывал близкую линию противника, Василий понял его замысел. Финны по-прежнему ни на минуту не прекращали вести огонь. Они чувствовали свое преимущество. Наши бойцы медленно отходили к лесу, чтобы собрать и эвакуировать своих раненых. Было очевидно, что потери этой атаки оказались значительными.
Подкрепление не смогло пройти от прилегающей дороги через глубокий снег, и наша атака закончилась отступлением.
Михаил и Василий продолжали находиться на краю финской линии. Они с нетерпением ждали момента, когда кто-то из финских солдат окажется оторванным от своих товарищей. Неожиданно Михаил толкнул Василия под руку, и они увидели, как один из финнов пошел на край окопа.
— Видимо, там находится запас патронов, — подумал Михаил. Но думать было некогда. Он подполз быстро к краю окопа и переметнулся через него.
Михаил тихо сказал по-карельски: «Давай помогу». Финн оглянулся, и тут же получил оглушительный удар винтовкой по голове. Он не упал, Михаил удерживал его, как мог, и невероятными усилиями перевалил финна через окоп, где их уже ждал Василий. Они вдвоем оттащили финна в сторону леса, а вокруг стояла густая завеса дыма от орудий, и дым этот как бы застыл в морозном воздухе. Михаил продолжал проговаривать слова на карельском языке — так, на всякий случай. По берегу озера они продвигались к лесу, куда отходила их часть. По дороге пришлось еще раз оглушить финна по голове. Посередине озера стояли два горящих танка, и бой постепенно сместился к лесу. Финны продолжали отстреливаться, но атаковать не решались.
В небе появились два финских самолета. «Идут на подмогу своим», — подумал Михаил, глядя на небо. Финны заметили продвижение Михаила и Василия и открыли огонь в их сторону.
— Василий, к лесу, быстрее, — кричал Михаил сквозь свист пуль. В это время они увидели, как навстречу им бежало трое солдат, стреляя в сторону врага и прикрывая их. Михаил махнул им рукой:
— Сюда, сюда, — но слов его никто за грохотом снарядов не слышал.
Вчетвером они быстро доволокли связанного по рукам финна до леса, встали на ноги и повели его в палатку командира.
— Дело сделано, — чуть слышно сказал Михаил.
Обстановка на озере давала понять, что силы финнов преобладают: огонь шел из окопов и с неба. Из ответов пленного финна вскоре стало ясно, что к противнику идет подкрепление — свежие силы, с танками и артиллерией.
Отряд отважных разведчиков отступал вглубь леса, успевая перетаскивать орудия и раненых. Михаил видел, что ряды товарищей с каждым часом редели. Раненые, у кого еще оставались силы, тащили на себе таких же искалеченных. Михаил прикрывал огнем своих раненых товарищей.
В это время начался мощный обстрел с самолета. Снег клубами поднимался в редеющем лесу. Все смешалось: вырванные взрывом деревья падали на солдат, придавливая людей. Михаил изо всех сил отстреливался, как вдруг рядом раздался свист снаряда, и он только успел закрыть голову руками... Раздался оглушительный взрыв... Он очнулся от боли в руке, открыл глаза и увидел, как Василий тащит его по снегу, и снова адская боль резанула по руке — он потерял сознание.
Вновь он очнулся от толчка и открыл глаза. Он видел, как мимо проносили носилки с раненым.
— Где я? — спросил он у проходящего санитара.
— В госпитале, тебя успели доставить вовремя, твоя рана сильно кровоточила, в общем, счастливчик ты. Лежи, скоро придет врач, — быстро говорил он, торопясь к другим раненым.
Прошел день — два — боль постепенно стихала. Но теперь другая боль терзала его сердце: от своих товарищей в госпитале он узнал, что Василия убили, когда он отстреливался, прикрывая раненых.
— Он прикрывал тебя, Михаил, и других раненых при отступлении, уцелевших-то нас оставалось совсем мало, — рассказывали бойцы в палате.
Из лесного госпиталя его вскоре перевели в тыл на лечение. Он долго не мог привыкнуть к теплу и тишине палаты и часто вздрагивал от наплывающей боли, гула и шума в голове. Стоило ему закрыть глаза, как вновь вставали картины недавних боев, когда наши танки были брошены на подкрепление. Танки вышли на поле с лесной дороги — один за другим, и тут же, к радости солдат и большому страху финнов, пошли в бой. Грохот снарядов, огонь и дым, застилающий всё вокруг, — наши солдаты оживились. Но картина изменилась, когда поле боя сместилось к линии обороны финнов. Танки стали гореть от прицельного беспрерывного огня и зажигательных бутылок — финны отчаянно оборонялись. Казалось, что шквал огня и пуль шел сплошной огненной пеленой, так что трудно было порою различить: где — наши, а где — финские солдаты...
Он старался не закрывать своих глаз — этот беспрерывный рев и свист невозможно было терпеть...
Так прошли три недели, его рана заживала. В палате их было больше двадцати человек, и он видел, что его товарищи, также как он, идут на поправку.
Приближался конец февраля. В один из дней в палате поползли слухи о скором окончании войны. Речь шла о том, что будет заключено перемирие. Кто слышал об этом — у того невольно появлялись слезы на глазах... «Конец войны», — прошептал Михаил. Он закрыл глаза, чтобы не показывать своих слез радости, и тут же ему вспомнились белые, засыпанные снегом поля и леса, с трескучими деревьями в сорокаградусные морозы, которые неотступно, день за днем преследовали их, где бы они ни находились, — это было похуже пистолета с взведенным курком, наведенного на каждого из них. «Белая смерть» стояла рядом и ждала, когда кто-то ненадолго присядет на снег или задремлет — она тут же сковывала их тела своим ледяным бездыханным холодом... Но больше всего от «белой смерти» погибло тех товарищей, которые были ранены. Их медленное передвижение в санчасть по глубокому снегу и легкое обмундирование, которое было на всех, осеннее, не пригодное для морозов, — от этого умирали чаще всего.
Они спаслись, благодаря удаче, потому что не были ранены в глубоком снегу лесов, вдалеке от дорог. В остальном, от холодов больше спасали лыжи; они постоянно старались быстрее передвигаться, чтобы не замерзнуть, а белые одежды маскхалатов были не-
заметны среди такого же снега. В легком обмундировании и по пояс в снегу шли они с автоматами на врага, и только лыжи и белый халат спасали тогда в тени деревьев...
Постоянно хотелось есть, и этот голод преследовал их изо дня в день.
— Удача наша в том, что мы выжили..., — все вспоминал и вспоминал Михаил. Он глотал подступившие слезы с болью за товарищей, многие из которых остались лежать там, на занесенной снегом земле...
— Василий, друг Василий, слышишь — перемирие... Эх, война, война, сколько же семей ты оставила без отцов и мужей..., — все размышлял Михаил, не открывая глаз.
«Перемирие», — каждый последующий день только об этом и говорили раненые.
Они отогрелись здесь, в госпитале, отмылись.
Через два дня, в полдень, к ним в палату вошел командир и объявил, что война закончилась.
Всем им надолго запомнился этот день — двенадцатое марта. У всех была радость на лицах. Кричали «ура» и обнимали друг друга.
Через неделю Михаила выписали из госпиталя, и он вернулся домой. Жена Анна и маленькие дети ждали отца с фронта и долго еще не могли нарадоваться его возвращению. Дети ходили за отцом следом и ни на шаг не отпускали его от себя, пытаясь своими маленькими ручками ухватиться за его руки.
— Дети, у папы рука ранена, она болит. Не надо брать папу за руку. Подождите немного, вот поправится, тогда он вас сам на руки брать будет. Успокойтесь, — уговаривала детей Анна. Она была счастлива: молодость брала свое. Михаил не любил рассказывать о войне, да и по натуре своей он больше был молчуном — не любил много говорить.
— Скажет, как отрежет, — говорила про него Анна. Она его любила, хорошо знала и понимала своего Михаила. Они с детства знали друг друга, родились и выросли в одной деревне. Всегда были на глазах друг друга, и эти общие деревенские корни связывали их еще больше.
Прошел месяц, и Михаила вызвали в Военкомат. Там ему торжественно вручили медаль «За отвагу»: за смелую боевую разведку и взятие в плен трех финских солдат, — присвоили звание лейтенанта. Здесь же военком, беседуя с Михаилом, предложил ему переехать в город Выборг, который после перемирия с финнами стал советским городом. Предложили окончить там банковские курсы и по окончании их работу в банке.
— Вы у нас коммунист, хотя и недавно вступили в партию, но надо повышать свое образование, Михаил. Вы отважный разведчик, и в мирное время должны быть так же на высоте. Подумайте. Мы ждем Вас с ответом в ближайшие дни, — военком протянул руку, и они простились.
Михаил не раздумывал. Он знал, что долг коммуниста выше всяких личных желаний.
Вскоре они переехали в Выборг.
2
Им нравился Выборг, хотя был для них пока незнакомым, чужим городом. Они жили в Карелии, хоть и в небольшом, но необыкновенно красивом и живописном месте: в небольшом поселке, неподалеку от Петровских минеральных источников или, иначе — курорт Марциальные воды. Это тихие и благодатные места, где по весне безумствуют заросли черемухи, и с высоких холмов далеко просматривается яркая зелень лесов, с голубыми промежутками лесных озер средь них.
Заканчивалось лето, и вскоре дети пошли в школу. У Михаила их было двое: Зоя и Октябрь. Это несколько необычное имя, которым он назвал сына в честь большого и великого события революционного Октября. В этом сказывалось непоколебимое убеждение отца и коммуниста, каковым стал Михаил на финнской войне. Зоя была немного постарше Оти, как звали Октября в близком семейном кругу. Они были старательными учениками, потому что отец строго следил за их дисциплиной и успехами в школе. Характер у Михаила был жесткий и справедливый, и он не любил лишних слов, видимо, сказывались его карельские корни.
Дети любили читать книжки, а Зоя больше уединялась со своими детскими мечтами и грезами, так же, как любил уединение отец.
Михаила сразу зачислили учиться на банковские курсы, которые были здесь же, в Выборге, где он и учился словно студент всю зиму, ходя в своей военной форме.
После окончания курсов его направили на работу в городской банк. Со временем он все больше и больше утверждался феди своих коллег и товарищей как справедливый, неподкупный и верный делу человек.
Весна пришла в город рано, но близость Балтики приносила постоянные, порою сильные ветры и утренние заморозки, которые продолжались длительное время. Но вскоре яркие лучи солнца ооо-грели землю, и улицы города зазеленели шумной листвой деревьев. В округе господствовала черемуха, благоухая своим пышным цветом, а на смену ей расцветали в нежном и сказочном своем сиреневом обрамлении высокие кусты сирени на улицах, в садах и скверах... Над городом витал сладкий запах цветов этого кустарника... А следом, словно соревнуясь с ней в красоте, во дворах и палисадниках стояли рядком высокие и пышные яблони, словно невесты, сплошь усыпанные нежным розово - белым, благоухающим цветом...
Михаил с женой и детьми, радостные, гуляли по весенним улицам этого как будто сказочного, необыкновенного города, который был не похож на карельские города. Они внимательно рассматривали аккуратные добротные дома и солидные городские здания, доставшиеся от финнов, с ровными улицами и тротуарами...
Прошло около года, и Михаил с семьей начали привыкать к этим ухоженным, зеленым улицам и к жизни в красивом и своеобразном портовом городке. Но недолго продолжались эти радости в их семье и у всех детей, которые только-только вышли на летние каникулы, как началась война...
Для Михаила эти полтора года оказались небольшой передышкой, и снова - фронт. Началась война с Германией. Михаилу шел тридцать первый год, и в первый же день войны он явился в военкомат. Его, как опытного фронтовика, сразу призвали в армию
Семья эвакуировалась за Урал. Жена его была беременна, на последнем месяце. В последний день перед отправкой, каким - то чудом к ним удалось приехать матери Анны из Карелии. Так они все вместе ехали в поезде в далекую Сибирь, пока на десятый день их пути у Анны не начались схватки. Поезд был переполнен, и от жары, духоты и толкотни у нее случились преждевременные роды. Родилась девочка, а Анну с кровотечением на ближайшей станции отправили в местную больницу. Но Анну не удалось спасти, она умерла в больнице на третий день после родов. Малышку бабушке пришлось оставить в больнице на несколько дней, чтобы позже можно было отправить ее в дом малюток. Дальше они продолжали путь втроем — бабушка с двумя внуками.
Наконец, они доехали до места эвакуации и своего назначения. Бабушке пришлось отдать детей в местный детдом, чтобы они могли жить там, кормиться, учиться. Октябрь и Зоя были в одном детдоме, и с наступлением сентября пошли в школу. О своей маленькой сестренке они ничего не знали, кроме того, что при оформлении документов, по рассказам бабушки, она дала ей имя Анна — в память о ее маме.
Михаил долго ничего не знал о своей семье, и только через два с половиной года ему пришло письмо от его брата, Петра, который писал ему о его семье, о том, что Анна умерла во время родов, что его дети в детдоме. Отпусков у Михаила за долгие годы войны не было, да он их и не брал — не к кому было ехать. Он воевал на Севере — Балтийском фронте, а позже, после освобождения Выборга, со своей частью был переброшен на Карельский фронт. За три года войны он получил не одну награду за доблесть и смелость в боях. Сноровка, опыт и выносливость — все помогало ему вынести атаки, сражения и полевую жизнь офицера. Он по-прежнему оставался разведчиком. И последние два года войны, пока его не ранило, был заместителем командира.
Бои, в которых они участвовали в последние годы войны, шли за освобождение Карелии. Вся территория ее была оккупирована финской армией, которая в ту пору была союзницей Германии, от южных берегов Ладоги до Онежского озера, и — дальше — до границы с Финляндией.
Михаил видел, с каким ожесточением финская армия оборонялась в захваченных карельских городах и поселках, но силы Советской Армии здесь во много раз превосходили силы врага. Самолеты, артиллерия, танки громили крепкие финские оборонительные укрепления, и день за днем освобождались карельские поселки и деревни. Наши части с каждым днем продвигались все дальше и дальше, вглубь Карелии, преодолевая порою за сутки до ста километров пути.
Михаил, как и все его боевые друзья, радовался освобождению наших жителей, которые долгие три года находились в оккупации, и их радостные лица на освобожденных улицах придавали всем бойцам еще больше сил и желания поскорей закончить войну с финнами и немцами.
Финские части спешно отступали под шквалом орудийного огня, который уничтожал их крепкую оборону и боевую технику — силы их с каждым днем слабели, но, отступая, они рушили все на своем пути: уничтожали дороги, взрывали мосты и переправы, минировали все пути, тропы и проходимые болота. Каждый день и каждый час становились все более напряженными — бои велись и день, и ночь.
Михаил чувствовал, как неудержимо начинает болеть его правая рука, раненная еще в финскую войну. Порою всю ношу с правой руки он перекладывал в левую, кроме винтовки, чтобы ослабить эту ноющую боль.
Они шли на очередное задание: разведать ближайший подход к небольшому городу, который лежал на пути боевых действий их части и должен был быть освобожден в ближайшие дни. Июльские белые ночи были плохими союзниками их ночного продвижения — приходилось идти болотами и невидимыми тропами, пользуясь лесной маскировкой. До подхода к городу оставалось километров десять. Все шло по намеченному плану и не предвещало никаких неожиданностей.
Ночь полумраком постепенно окутала лес и болота — самые благоприятные часы для быстрого продвижения и осмотра финских укреплений. Неожиданно в небо взметнулась белая ракета, и вслед прозвучала пулеметная очередь. Михаил и двое его товарищей в первое же мгновение залегли и прислушались к звукам. Стрельба возобновилась вновь — она приближалась, и, как они догадывались, пальба велась от дороги, ведущей в город.
— Видимо, финны что-то заподозрили или, что хуже всего, их разведка заметила нас, — сказал Михаил. Он был старший в группе не только по званию, но и по возрасту, и по опыту войны. Он продолжал:
— Надо сворачивать на окружную дорогу, которая проходит в трех километрах отсюда. Другого пути просто нет сейчас. Продолжать этот путь мы не можем — финны могут преследовать нас. Срочно уходим влево.
И все молча, кивком головы, согласились с ним. Постепенно звуки стрельбы стали удаляться от них — финны боялись поражения или не хотели быть взятыми в плен, поэтому не начинали бой первыми. Они оборонялись.
— По этой дороге, где мы вынуждены сейчас идти, финские части отступали, и она может быть заминирована, а это значит, что нам придется идти по прилегающему к ней болоту, хотя нет гарантии, что и там нет мин, — тихо, но внушительно говорил Михаил своим товарищам.
— Хорошенько смотрите себе под ноги, — добавил он.
— Это точно, — согласились с ним Иван и Олег, которые бесчисленное число раз вместе ходили в разведку.
Они уже шли около часа, когда возле болота вышли на тропинку.
— Ну, теперь пойдем быстрее, — обрадованно сказал Иван, ступая на тропу.
— Да, надо поторопиться, до рассвета остается не так много времени, — перекладывая вещи на левую руку, сказал Михаил.
Они ускорили шаг. По плану становилось понятно, что теперь совсем близко от них должна стоять первая финская оборонная линия, и, действительно, через несколько сот метров впереди показались оборонительные сооружения. Все трое быстро опустились на землю.
— Расходимся в разные стороны, как и планировали. Все осмотрим внимательно: протяженность оборонки, технику, танки... Времени мало, а запомнить надо много, успеть до рассвета. Расходимся и встречаемся примерно через час, на той же тропинке, где сейчас шли, — Михаил махнул рукой, и они бесшумно поползли в стороны. Олег — вправо, Михаил — влево, а Иван оставался по центру и продвигался вперед, к самой линии обороны.
Вокруг все было тихо, и только за широким рвом, там, где находились финны, периодически были слышны приглушенные звуки и непонятный треск. Михаил полз к левому краю обороны, медленно приближаясь к ней.
— Какова же длина этой обороны? Обычно — от километра до двух, — прикидывал Михаил, всматриваясь в окопные возвышения.
Вдруг, как молния, в его голове промелькнуло: А если будет такая возможность — взять «языка». Это интересная, но очень непростая идея. Практически неосуществимая. Через оборонку не пройти — это уж точно, ну а кто будет бродить тут просто так? — мысли бежали в голове так же стремительно, как быстро колотилось сердце.
Постепенно все четче и четче стали видны за холмами обороны замаскированные танки и пушки, в предрассветной тени можно было разглядеть перемещающихся по траншее солдат. Они то тут, то там мелькали среди орудий. Финны явно готовились к дневному бою и не желали сдавать своих хорошо укрепленных позиций.
Михаил считал одними губами и запоминал все, что просматривалось вдали и вблизи оборонительных рвов. Он видел, что техника переднего края была в основном легкая, передвижная.
— Видимо, тяжелая техника и танки сосредоточены на второй линии, — подумал Михаил, и неожиданно увидел финского солдата на краю рва, который крепил порвавшуюся от ветра и дождя оборонительную проволоку к крайнему столбу. Солдат не мог видеть Михаила, потому что полулежал на земле к нему спиной и натягивал последний виток проволоки. Он слегка приподнялся, чтобы закрепить ее.
— Это удача, — сообразил Михаил и сделал решительный бросок вперед. Он стремительно прикладом винтовки ударил финна по голове и одновременно схватил его за руку. Тело финна обмякло, он повалился набок — потерял сознание. Михаил из последних сил подтащил бессознательного солдата близко к себе и так же быстро поволок его за собой подальше от траншеи, на край леса.
— Хорошо, что паренек легкий, — подумал Михаил, прогибаясь под тяжестью схваченного им «языка». Тащить становилось все более тяжко и невыносимо. До тропинки было еще далеко, и Михаил в раздумье, как ему поступить: оставить бессознательного финна и найти своих товарищей, — на минуту остановился.
— Все-таки финн, к счастью, оказался не из тяжелых — можно с остановками дотащить до тропы. Где же тропа? — прикидывал Михаил. — Сколько же придется тащиться с финном? — невольно думал он.
Михаил не видел тропы, и тогда он оставил лежать оглушенного финна, и попробовал ползти в другую сторону, надеясь увидеть своих товарищей. Назначенное время встречи истекало. Он отполз недалеко, как что-то жесткое зацепило его ногу. Он обернулся и увидел хвостик мины. Он мгновенно вскочил и одним прыжком бросился в сторону, и в это время прозвучал сильный взрыв, от которого его откинуло в сторону болота.
Михаил очнулся, когда почувствовал нестерпимую боль в левой ноге. Он застонал и открыл глаза. Впереди он увидел Ивана, который тащил его на плащ — палатке и толстых ветках березы. Иван остановился, когда услышал стон Михаила. Он наклонился над ним:
— Михаил, ты ранен в ногу, потерпи немного. Олег пошел вперед и должен скоро вернуться. Времени у нас совсем нет, и если ты сможешь сейчас ступать на здоровую ногу, то я возьму тебя под руки. Так мы ускорим наше продвижение. Давай попробуем. Олег утащил твой трофей — «языка». Они идут немного впереди, а мы — за ними. Ты попробуешь встать?
Иван помог Михаилу подняться и опереться на здоровую ногу. Раненая нога была перевязана ниже колена, но кровь, не переставая, ярко просачивалась через повязку.
— Не знаю, сколько смогу продержаться, но попробуем пройти хоть немного, — шепотом отвечал Михаил пересохшими губами, и лицо его перекосилось от боли. Он сделал один шаг и рухнул на землю, лицо его стало белым и покрылось каплями пота.
— Олег должен вернуться к нам с санитаром и носилками. Потерпи немного, Михаил. Стоять на месте мы не можем. Это опасно, да и рана — кровоточит, надо продвигаться к своим, — говорил Иван. Он взвалил Михаила себе на плечо, и так они медленно по краю болота стали продвигаться вперед.
Они не успели пройти и сотни тяжелых шагов, как среди деревьев показался Олег с санитаром и носилками. Михаил несколько раз терял сознание на пути к санчасти, и каждый раз санитар делал ему укол, чтобы вывести из болевого шока. В санчасти Михаила сразу взяли на операционный стол — кровотечение в ноге не останавливалось.
— Михаил. Рана твоя глубокая, и повреждены крупные сосуды ноги. Сейчас попробуем остановить кровотечение, а с ближайшим транспортом отправим тебя в госпиталь, возможно, придется ампутировать ногу. Посмотрим, что сможем сейчас сделать, — говорил хирург, надевая перчатки и давая указания медсестре. Операция была болезненной и долгой. На другой день его отправили в госпиталь в ближайший город.
В госпитале Михаила осматривали два хирурга. После осмотра они некоторое время совещались, а потом один из них вернулся к постели Михаила и сказал, что сосуды ноги повреждены и рана большая — всю ногу не спасти, поэтому следует сделать ампутацию выше колена.
— Нужно, Михаил, твое согласие на ампутацию ноги. Подумай и дай ответ. Операцию начнем делать через несколько часов, — сказал врач.
Михаил застонал от безысходности и надолго замолчал, крепко стиснув зубы. Он закрыл глаза, чтобы не показывать своих горьких мыслей, которые шумным роем закружились в его голове: что и как будет в его жизни потом? Наконец, успокоившись и собрав всю свою волю, он дал свое согласие на ампутацию ноги.
Два месяца Михаил пролежал в госпитале после операции, затем его направили в центральный госпиталь на восстановление и заказ протеза ампутированной ноги.
- Вот так и закончилась моя военная жизнь, — думал Михаил, когда ехал на долечивание.
Война в Карелии вскоре завершилась, потому что финские части были разгромлены и территорию Карелии освободили от оккупантов. Михаил, как и все солдаты госпиталя, слушал сведения о военных действиях по радио и от сослуживцев, которые навещали их здесь.
Воинская часть их переместилась и продолжала воевать в Заполярье, где немецкие войска смещались все дальше и дальше к Северу, пока, наконец, полностью не были разбиты.
Наступал декабрь сорок четвертого года. Михаила выписали из госпиталя, и он привыкал ходить на протезе, опираясь на палку. Его оставили при городском военкомате, в отделе сводок и информации. Михаилу казалась спокойной такая жизнь здесь, в городском военкомате, - после грохота боевых орудий и взрыва мин, но ампутированная нога болела, да и к палке он привыкал с трудом. Радовали и грели его душу теперь только сообщения с фронта о том, что наши войска продвигаются вперед, освобождая город за городом, и совсем близко подошли к советской границе.
Время шло. Михаил заглушал свою боль и тревожные мысли работой. Он готов был ночевать здесь же, в своей рабочей комнате, но сослуживцы не давали измотать ему себя вконец, а больше всего все радовались хорошим вестям с фронта — начали говорить о скором окончании войны.
Мартовские утренние морозы сменились на солнечные апрельские дни, с капелями с крыш, и теперешние товарищи Михаила, как и он, затаив дыхание, слушали вести о продвижении наших войск к Германии.
Наступала весна, а вместе с ней скоро пришло и радостное сообщение о завершении войны.
3
Война закончилась, а вместе с ней и служба Михаила в военкомате. Он вернулся в свой родной карельский поселок, где жили его родственники, от которых он мог бы узнать что-нибудь о своих детях.
Отгремели бои, взрывы гранат и пулеметных очередей... И только воспоминания о близких и о пережитом не давали Михаилу уснуть по ночам... Перед глазами вновь и вновь проносились картины летящих снарядов и оглушительных взрывов, взрытые комья земли и всполохи огня...
В тишине ночи, когда стоило ему только закрыть глаза, неожиданно слышался над ухом тот последний свистящий шум разрывающегося снаряда; его оглушило, и он уже не чувствовал ничего, и ему казалось, что жизнь ушла из него... Он вздрагивал и просыпался, а потом долго не мог уснуть. Ночи — теперь уже тихие — пугали своей тишиной. Он боялся сойти с ума от этой ночной тишины и тех несмолкающих звуков, которые часто стояли в голове-Мысли о детях также беспокоили его. «Где они? Все ли с ними в порядке?» — ночи напролет он строил планы, как их отыскать. Михаил посылал письма и запросы, чтобы разыскать своих детей, которые были эвакуированы из Выборга вместе с их мамой и бабушкой. Теперь он окончательно решил обосноваться в Карелии и не возвращаться в Выборг. Поближе к своим родным местам, где он родился и вырос. В военкомате так же, как после окончания «зимней войны», ему предложили место в небольшом районном поселке, где требовался заведующий сберкассой.
— Ты этому обучался, Михаил, поэтому и оставим тебя здесь работать, как достойного и честного коммуниста, верного своему делу, — предложили в военкомате.
Так он оказался в небольшом поселке на юге Карелии, на берегу Ладожского залива, или, как называли финны в свое время эти места, «северной Швейцарией». Здесь же, всего в нескольких десятках километрах от поселка, было одно из известнейших по своей красоте на Ладожском заливе место, где стояла дача известного финского полководца — Маннергейма, частично сохранившаяся за годы войны. Места эти вызывали восхищение у каждого побывавшего здесь. Дорога проходила вдоль берега, и из окон машин хорошо просматривалась синяя озерная даль, и часто можно было видеть, как белая пена разбушевавшихся волн показывается над берегами. Вдали открывалась панорама широкого Ладожского залива. Величаво, с каменной и молчаливой суровостью, возвышались скалистые берега с живописными лесными просторами, которые в солнечный тихий день, словно любуясь своей красотой, отражались в зеркальной его глади...
Но послевоенная разруха и одиночество в доме — все это вызывало в душе Михаила только тревогу и боль, и на окружающую природу он продолжал смотреть равнодушными глазами в недавнем прошлом военного человека. Потеря жены и дни, проводимые без семьи и детей, наводили на него тоску и печаль. Жизнь казалось безрадостной, пустой и никому не нужной...
— Что делать? Где дети? Почему так долго идет ответ на мой запрос?
Так прошло два месяца, только работа и частые командировки спасали его от мрачных и бесполезных мыслей и давали возможность жить.
В один из летних августовских дней ему пришло письмо, в котором сообщалось, где и в каком детдоме находятся его дети: Зоя и Октябрь. Это была самая большая радость для Михаила после Победы. Он взял короткий отпуск на работе и отправился в сибирский город, где находились его дети.
Встреча была радостной и счастливой.
— Папа, папа, — с громкими криками восторга дети бросились ему на шею. Они от души были рады тому, что отец их живой вернулся с войны... Долго еще вот так, обнявшись, они стояли и смотрели друг на друга, потому что не виделись долгие пять лет — дети вытянулись и повзрослели.
— Как они выросли! — думал Михаил, когда увидел их сейчас, после долгой разлуки. Он обнимал и прижимал их к своей груди, и все смотрел и смотрел на них и не мог нарадоваться, что, наконец, он нашел их. Теперь они все были вместе. Он вспоминал, какими они были, совсем маленькими, десятилетними, перед войной, а теперь перед ним сидели повзрослевшие, почти взрослые, его любимые и единственные, — родные ему люди.
Потом они ехали обратно, и дети рассказывали отцу, как у их мамы случились в поезде преждевременные роды, в толкотне и сутолоке, с пересадками.
— Родилась девочка, сестричка, но ее с мамой пришлось высадить с поезда и отдать в больницу — маме было плохо. Маму так и не смогли спасти, а девочку потом отдали в дом малюток, а мы остались с бабушкой. Позже, когда начались занятия в школе, нас определили в детдом — так было лучше для всех нас, чтобы мы сильно не голодали, — такую печальную историю поведали дети своему отцу.
— Больше мы не видели нашу сестричку. Бабушка сказала, что ей дали имя Аня, как звали нашу маму, — с грустью сказала Зоя.
— Намучились вы, мои дорогие, — Михаил снова обнимал и прижимал к себе детей.
Он закрывал глаза и отворачивался к окну — не хотел показывать им своих слез от того, что потерял жену, Анну. Не хотел тревожить детей — сколько им и без того досталось за все эти годы, без матери. Вот уже два года, как его сердце страдало и болело об этой самой дорогой для него потере.
— Расскажите мне, как вы жили и учились в детдоме? Какие ребята с вами там были? Дружно ли жили? — спрашивал отец, когда они сели пить чай, и поезд мерно покачивал их в такт колесам, как будто повторяя: «Да, да, да».
— Пап, да нормально все было. Учились, и никто нас не обижал. Мы все ждали, когда закончится война, и мечтали, что ты приедешь за нами. Так здорово, что ты приехал...— Их глаза светились радостью, и никакими словами невозможно было передать их счастье.
— Теперь у нас все будет хорошо, а детдом мы будем только вспоминать иногда. Всегда хотелось кушать. Так хочется скорей домой, чтобы там было тепло. Главное — это есть ты у нас, пап. Мы уже взрослые. Смотри, пап, какие мы стали большие, не то, что до во-
йны. Ха-ха. Правда? — говорил Октябрь, сияя синевой глаз, и было видно, как с возрастом он все больше становился похожим на отца. Зоя скромно улыбалась, ласково светились ее большие голубые глаза, светло-русая толстая коса украшала ее голову, недлинная, потому что в детдоме не разрешали отращивать волосы.
— Она стала совсем девушкой, только очень худенькая, — думал Михаил, поочередно рассматривая своих детей. Он старался не смущать Зою, и долгий взгляд переводил в темное окно вагона.
— Трудно им будет без матери, хотя прошло пять лет, как ее не стало, и они уже свыклись со своей потерей. Разве я смогу дать им ту материнскую ласку, что сделала бы Аня? — размышлял он, снова ощутив тоску.
— Пап, ну чего ты загрустил? — Отя дотронулся до плеча отца. — Папа, — повторил он, выдержав паузу, как будто готовясь к чему-то решительному. — Я надумал идти работать, а учиться можно в вечерней школе, если ты не будешь против, — он остановился, словно испугавшись своих слов. — Так будет лучше нам всем. Мне уже пятнадцать. В крайнем случае, если не получится с работой сейчас, то на следующий год обязательно пойду работать. Я хочу, чтобы тебе не было тяжело с нами, и мы бы не голодали. Как ты думаешь, пап? —.просил и спрашивал отца одновременно сын. Он прильнул своей стриженой головой к плечу отца:
— Я в детдоме любил столярничать, и у меня неплохо получалось. Учитель хвалил. Говорил: «Руки, Отя, у тебя на месте». Я смогу работать. Только надо, пап, твое согласие. Как ты на это смотришь?
— Не торопись, сын. Приедем домой, отдохнете до учебы, а там и решим, как быть. Пообщаешься со своими сверстниками, подумаешь еще хорошенько, а там и посмотрим. Не переживайте, все у нас теперь будет хорошо. Живи да радуйся. Войны нет, и мы вместе. Так ведь?! - он ободряюще похлопал сына по плечу и ласково посмотрел на дочь.
— Какие красивые косы, и как же она похожа на свою мать, — подумал Михаил и опустил глаза.
Об этом он не мог думать спокойно. Воспоминания о жене камнем давили на сердце.
— Пап, а как там, на войне, было? Ты расскажешь нам потом? — не успокаивался Отя. Казалось, он никак не мог совладать с той радостью, которая охватила его, как только он увидел отца в комнате детдома. С той самой минуты какая-то детская веселость светилась во всем его облике и движениях, и он, словно не находя себе места, не мог скрыть эту радость, как ни пытался. Ему хотелось крепко-крепко прижаться к плечу отца и не отходить от него, но он стеснялся, глядя на несколько замкнутое и серьезное лицо отца — как всегда тот был немногословен.
— Ладно, пап, ты, наверно, устал от дорог. Ложись, отдыхай. Можно, мы с Зоей немного посидим. Нам что-то не хочется спать, — Зоя и Отя посмотрели на отца, и Михаил согласно кивнул головой.
Брат с сестрицей сидели рядышком и украдкой поглядывали на отца. На их лицах и в глазах светились счастливые огоньки и умиротворение: им больше ни о каких неприятностях не хотелось думать... Вот так бы ехать и ехать с отцом, смотреть на него и беречь его от каких-либо проблем... Им казалось сейчас, что они всеми своими силами постараются помогать ему и никогда не причинят ему огорчений...
Так, под стук колес мысли о будущей их новой семейной жизни уносили их в неведомое будущее. В душе у них все больше зрело чувство, что они будут учиться и работать изо всех своих сил, а главное — они будут оберегать своего отца и помогать ему во всем.
Отец выглядел несколько худым. Он опирался на палку, и когда шел, то его протез на левой ноге слегка поскрипывал — последствие военного ранения, о котором он еще ничего не успел им рассказать. Высокий, подтянутый и по — военному аккуратный во всем — он был красивым, в расцвете своих сил, и дети видели это и гордились своим отцом.
Наконец, они добрались до своего поселка, и дети увидели их новое жилье. Поселок в прошлом был финской территорией, но только несколько домов сохранились в нем после войны. Им предстояло жить в одной половине дома, и они радовались всему, что видели вокруг себя. Они быстро обжились и подружились в поселке со своими ровесниками.
Бегали с ребятами купаться на залив, а в лесу поблизости собирали грибы и ягоды. Места в округе были необыкновенно красивые: невысокие горы возвышались поодаль от залива, они сменялись открытыми полями и роскошным лесом — было, где разгуляться детворе и подросткам.
Вокруг домов разрослись сады, которые давали богатые урожаи смородины и яблок. Все это незатейливое богатство сада и леса скрадывало их послевоенные тяжелые будни и скудность на столе.
Зое и Оте нравилась такая жизнь, потому что они были с отцом, в своем доме, и детдом вспоминался им все меньше и меньше...
Осень прошла для них незаметно. Детям приходилось самим делать домашнюю работу, готовить еду — отец, уставший, поздно приходил с работы.
Началась их первая послевоенная зима. Отец не разрешил пока Оте работать, и он вместе с Зоей ходил в обычную школу.
— На следующий год исполнится шестнадцать — вот тогда и пойдешь на работу, а пока поучись, как все. Будем жить скромно, на мою зарплату, — сказал Михаил детям перед началом учебного года. Отя смирился, но мечтал поскорей закончить этот год и пойти на работу, чтобы помогать семье.
Соседи и знакомые старались, как могли, помочь Михаилу с детьми в их домашнем житье. Пытались не раз познакомить его с одинокой и самостоятельной женщиной, чтобы не пустовал дом без заботливых рук хозяйки.
Наступил Новый год сорок восьмого года, и Михаила пригласили друзья к себе на праздник. Там Михаила познакомили с молодой и красивой женщиной, Ниной.
— Мы виделись в буфете, — признавались Михаил и Нина, — но не решались заговорить.
Новый год оказался для них поистине новым и поворотным в их жизни.
Нина была из большой белорусской семьи, слыла большой труженицей. Ее красота и молодость покорили Михаила — боевого офицера, и он уже не мог больше думать ни о ком. Нина понравилась ему, и он был по-человечески счастлив.
Вскоре он сделал ей предложение, и они тут же поехали знакомиться к Нининой матери, Ефросинье, в соседний поселок.
— Красив он, Михаил, умен и образован — согласна, — говорила Ефросинья дочери, когда они остались наедине с ней на следующий день. — Но, Нинка, послушай, ведь он старше тебя на двенадцать лет, а главное — двое детей. Как же ты справишься с этим? Ты молодая и красивая, подумай хорошенько — большую ношу берешь ты на себя, — продолжала мать, переживая, по-матерински, за судьбу своей дочери.
— Я сделала свой выбор, мама, и я пойду замуж за Михаила, — ответила Нина.
Вскоре они поженились и зажили одной семьей. Зоя и Отя очень любили и уважали своего отца, боевого офицера, чья грудь была в орденах, которые он нечасто любил одевать по скромности своего характера, и гордились им. Они были вежливы и послушны со своей мачехой, помогали ей по хозяйству. Небольшая разница в возрасте ее и детей поначалу немного смущала, особенно, когда они все вместе садились за стол ужинать. Нина выглядела красивой и жизнерадостной, крепкой, со статной фигурой. Она не боялась никакой работы, и со временем все привыкли к своей новой семье. Дети называли её просто Ниной.
Михаил почти сразу купил корову на деньги за застрахованное до войны имущество, и с таким хозяйством они не расставались долгие годы, давая возможность детям прокормиться домашним молоком.
Так прошло два года: Зоя поступила в техникум, а Отя пошел в армию. Дети выросли, стали самостоятельными и теперь только на каникулы приезжали навестить своего отца.
К тому времени у Михаила с Ниной родилась дочь — Оленька. Через некоторое время районный центр переместился в соседний город, куда перевели сберкассу, а вместе с тем переместилась и семья Михаила.
Они переехали в небольшой город и поселились в новом доме. Зоя и Отя хорошо учились. Старательности и усидчивости у них было достаточно, и в этом сказывался характер их отца — целеустремленный и самостоятельный, а порою, и упрямый — в достижении своей цели, как сам Михаил шутил, сказывался карельский характер.
К праздникам Михаилу приходили из армии благодарности за хорошую службу сына, Октября. Это радовало его, бывалого воина, офицера, одолевшего почти шесть лет войны, с ранениями, и вернувшегося с войны инвалидом, с одной ногой.
Он советовал сыну продолжать воинское образование и стать хорошим офицером. Отя послушался совета отца и после армии поступил в военное училище.
Зоя в это время оканчивала финансовое училище и так же, как отец, мечтала стать финансистом.
Жизнь шла своим чередом, и в семье у Михаила появился второй ребенок — Вовка.
Все, казалось, складывалось хорошо в их новой жизни: старшие дети определились в жизни, а маленьким надо еще расти и расти...
Михаил не любил вспоминать войну, да в общем, как все больше замечала Нина, он не был особенно разговорчивым человеком. То ли годы войны и практика разведчика сделали его молчаливым, или, наоборот, по своему характеру, он был молчун, и поэтому получился из него хороший разведчик. Нина старалась не замечать этой его черты, потому что домашнее хозяйство отнимало все ее время и силы, а делать всю работу по дому приходилось одной. Протез ноги не давал косить по ухабам да ложбинам, а хорошие участки уходили другим участникам войны. Михаил не роптал — не позволяла коммунистическая скромность и честность: так было во всем — дом дальше всех стоял от колонки с водой, участки для сенокоса самые плохие...
Так и носила Нина одна воду на коромысле весь день — издалека, благо, что была молодая и сильная, и косила сама на ухабистых участках...
— Как дела, Михаил, что там, на работе? — спрашивала за ужином Нина, когда основная работа по дому была сделана, и можно было спокойно присесть.
— Все нормально, — коротко отвечал Михаил, и, больше разговор шел о детях, о домашних хлопотах.
Михаилу трудно было даже самому себе сказать: почему он так молчалив.
— Возраст идёт к сорока пяти, но здоровье, похоже, серьезно подорвано годами двух воин..., — иногда мелькали мысли, когда он перед сном снимал свой протез и ставил его возле кровати, но ему казалось, что с ним все в порядке, как всегда.
Болезнь подкралась к нему незаметно и неожиданно.
Наступило лето — пора сенокоса. На хорошие и ровные участки покосов Михаил с Ниной поехали вместе. После недолгой работы Михаил почувствовал себя плохо: слабость и появившаяся боль не давали косить. Он отошел в тень деревьев и присел. Нина бросила свою косу и подошла к нему.
— Что с тобой, Михаил? — спросила она, взяв его за руку.
— Дай мне попить, — попросил он.
Она вытащила из сетки бутылку с холодным чаем.
— Возьми, пей, — она внимательно посмотрела на него и вытерла выступивший пот с его лба.
— Ты весь мокрый, смотри, рубашка хоть выжимай. Болит что-либо у тебя, Михаил? — спрашивала участливо она, гладя его по лбу, по голове.
— Сильной боли нет. Немного спину ломит, да комок в горле стоит, — ответил он. — Я прилягу немного — может, отпустит, — добавил Михаил, ложась прямо на траву.
— Подожди, я постелю мою кофту, а под голову — твой пиджак, — суетилась вокруг него Нина.
— Ты полежи, Михаил, а я пойду косить. Часик покошу, да поедем домой. Все равно машина за нами приедет не скоро. Отдохни, я одна справлюсь, — она еще раз потрогала его лоб, подоткнула под него удобнее пиджак и пошла косить.
Прошло несколько дней. Михаил шел медленным шагом.
— Все больше времени стало уходить на дорогу до работы, — подумал он как-то, придя домой. Слабость все больше одолевала его. Он начал худеть. Боли в спине стали более нудными и долгими, и иногда ему казалось, что они не стихают вовсе. Но природная выносливость и военная привычка терпеть боль и неудобства еще долгое время не давали повода обратиться к врачам.
— Пройдет боль, Нина, не суетись. Было такое на фронте не один раз. Все проходило, и сейчас пройдет. Полежу, отдохну — и все будет в порядке, — отвечал он своей жене, когда она просила его пойти в поликлинику.
— Не будем торопиться — отпустит. Зачем зря ходить по врачам, — повторял он каждый раз, когда ему становилось плохо. Он как будто успокаивал себя и Нину.
С каждым днем боли становились все нестерпимее, и, наконец, ему пришлось обратиться к врачам. После быстрого обследования его направили в Республиканский центр, где предложили сделать операцию.
Михаил сомневался: ему так не хотелось ложиться под нож, что он попросил направить его, как инвалида войны, в Ленинградскую военную академию.
В академии болезнь подтвердили и сделали операцию. На вопрос Михаила о его болезни, врачи сказали ему прямо, что болезнь его неизлечима и находится в запущенной стадии. Михаил понял, что надежды на выздоровление у него нет никакой, и жить осталось совсем немного...
От Нины он пока все скрывал, а другу Сергею, первому, написал короткую открытку о заключении врачей:
— Операцию мне сделали, но болезнь моя оказалась запущенной... Надежды на выздоровление — никакой нет... Вот, друг, плохие мои дела...
Вскоре его выписали, и он вернулся домой: сильно похудевший, изможденный болезнью и болями. Какое-то время Михаил еще мог передвигаться по комнате, но постепенно силы стали покидать его, и он уже не мог вставать с кровати без помощи Нины.
Она постоянно была рядом и, втайне от него, все плакала от безысходности, что Михаила нельзя спасти, и глаза ее не просыхали от слез. От своей беспомощности Михаил раздражался с каждым днем все больше и больше. Он не мог смириться с тем, что ослаб и нуждается в помощи.
Теперь он был прикован к постели, и долгими бессонными ночами ему вспоминались заснеженные леса и трескучие морозы финской войны, когда снег перемешивался с землей от взрывов, сверкал огонь и грохот взрывов гремел, не смолкая. В этом шквале огня выживали счастливчики, которых было немного; большая часть солдат осталась лежать на мерзлой земле... Ночами, когда не мог уснуть от боли, Михаил, казалось, проживал заново те жуткие годы:
— Морозы той зимы, голод и смерть солдат — до сей поры помнятся сейчас, как в страшном сне. Тогда мы все думали об одном — как одолеть врага... Часто вместо хлеба ели снег, а больше всего не хотели умереть от «белой смерти» — холода, который многих «косил» среди солдат... Ранения, ампутацию — все переносили на войне...
А вот теперь — эта боль, ненавистная боль, и откуда она только взялась? — шептал он, и затуманенный болезнью взгляд его все блуждал по комнате, словно в чем-то ища спасение... Пули не брали, а вот теперь, когда войны нет — приходится умирать...
Боль, как заноза, сидела в теле и ни на минуту не покидала его...
Ему только исполнилось сорок шесть, и его душа бунтовала, противилась близкому концу...
Он смотрел на Нину, молодую и красивую, и это болезненно отзывалось в его сердце, больнее, чем любая военная рана. И с каждым днем состояние его всё ухудшалось, он становился нетерпимым: срывался, кричал на Нину, жаловался и незаслуженно придирался ко всему... Он ревновал Нину, в бреду просил пригласить местную знахарку, чтобы та своим приворотом помогла ему, и это было так не похоже на Михаила, отважного солдата и офицера. В былое, военное, время он и подумать бы не смог о том, что такое с ним может случиться...
Но болезнь безжалостно «поглощала» его, и заснеженным ноябрьским днем сердце его не выдержало и остановилось...
И теперь только красная звезда на обелиске да ряд заслуженных наград могли поведать его маленьким детям о том боевом пути, которым прошел их отец — боевой офицер.