Боевой офицер

1

Стояла морозная зима тридцать девятого года...

Декабрь месяц подходил к концу, а морозы набирали свою силу, порою доходя до минус 47 градусов. Холод сковал все вокруг, и минутами стояла такая тишина, что казалось: все живое вымерло, и только неожиданный треск деревьев на морозе заставлял вздрогнуть, возвращая мысли в прежнее русло. Холод пробирал до самых костей, нельзя было спокойно стоять на месте.

— Михаил, тебя вызывает командир, срочно, — услышал он голос подошедшего к нему адъютанта командира. Они привыкли уже за это недолгое время переговариваться шепотом или вполголоса — их отряд стоял неподалеку от вражеских, финских, окопов.

Михаил без лишних слов пошел следом и быстро вошел в землянку. Она была низкая, и он, высокий, сколько смог — вытянулся и отдал под козырек. Следом вошел адъютант. В землянке едва хватало места на троих человек. Их отряд находился на передовой, и бои велись постоянно, каждый день, бойцы то продвигались вперед, то отступали, и укрытия строили, что называется, на «живую».

— Михаил, пойдете на боевое задание, — сказал командир, Иван Петрович, махнув рукой, показывая на карту, которая лежала на маленьком столе и освещалась тусклой лампой.

— Возьмете с собой Василия Лисицина, — продолжил он, и в это время вошел Василий. Он встал рядом с Михаилом.

— Цель такова — разведать оборону финнов со стоны переднего края, между двух озер, в пяти километрах от нас. Рассмотреть оборону противника, посчитать крупные орудия, их местонахождение, силу и численность их отрядов. По их размещению, расстановке, по всем видимым обстоятельствам, по их разговорам — постараться понять готовность предстоящего наступления. Неплохо было бы взять «языка», ну, это — по обстоятельствам, непосредственно в задание не входит. Времени у вас не так много: управиться за ночь,

и с наступлением рассвета вернуться обратно в отряд, — закончил объяснять задание командир.

Все это время они вместе внимательно смотрели на карту, и Михаил мысленно и глазами запоминал и соизмерял расстояние до озер и возвышенностей, которые были за ними. Он вновь и вновь в уме быстро просчитывал километраж пути и размеры прилегающих двух озер, очертания леса на подступах к вражеским оборонительным окопам.

— Михаил, ты назначаешься главным на задании. Ты хорошо знаешь финский язык, местный, можно сказать, наполовину финн, да и повадки этого народа тебе хорошо известны. Ты у нас первоклассный лыжник, и глаз у тебя зоркий, словом, настоящий карел: умеешь хорошо ориентироваться в лесу и ночью и среди белого снега. Знаешь партизанские приемы финнов: мы называем их «кукушками» — стрелками, сидящими на деревьях. Их хорошая маскировка среди белого снега и умелая и быстрая ходьба на лыжах — всё это даёт им немалое преимущество перед нами. В общем, на тебя большая надежда, давай, не подведи. За ночь надо обернуться, и к утру быть здесь с докладом. Все понятно? — закончил командир.

— Так точно, — ответил Михаил, развернулся легко, хотя так уютно было в землянке. «Тепло», — мелькнула мысль, и вышел.

Вокруг все было окутано темнотой из-за высокого леса. Деревья стояли неподвижные, словно часовые, и только чуть слышное движение и приглушенная короткая речь бойцов оживляли лесной военный плацдарм. Неподалеку, в низине в разрытом снегу, туск­ло горел небольшой костер, куда попеременно подходили солдаты, чтобы немного согреться и не замерзнуть в этот трескучий мороз, который уже несколько дней не отпускал. Среди солдат было большое число обморожений, и с каждым днем оно возрастало как снежный ком, переходя просто в человеческую трагедию. Отправ­ленных в санчасть людей становилось все больше и больше.

В сгустившейся темноте бледно светился небольшой серп луны. Звезд еще не было видно.

— Жаль, что небо чистое и морозно. Было бы лучше, если бы подул ветерок и пригнал туч — яркое небо нам сейчас ни к чему, — подумал Михаил, когда они с Василием вышли от командира.

Они отошли в сторонку. Шепотом быстро обговорили свой план прохода по лесу, к озерам, где располагалась финская оборо

на, невдалеке от небольшого городка, в восточной части Финляндии, куда сейчас направлялись значительные силы наших подкре­плений. Они переговаривались короткими фразами, надевая белые маскировочные одежды и готовя лыжи. Запаслись боеприпасами, за поясом — ножи, хорошие — финский реквизит, который они нашли на заброшенном финском хуторе. Завязав маскировочные одежды и закрепив потуже лыжи, они перекинулись несколькими словами, пожелав друг другу удачи, посмотрели по сторонам, и тихо скрылись в темноте деревьев.

Они могли ориентироваться по звездам, благо, что небо ста­новилось все ярче и светлее от звезд, которые начали появляться на небе. Михаил шел впереди. Он был хороший лыжник. Еще в дет­стве, а потом и в школе, он отличался от своих однолеток хорошим и быстрым бегом на лыжах, а в старших классах запросто занимал первые места на соревнованиях. Парень был высокий, стройный, «легкий на ногу», как говорили родители. Светлые голубые глаза и русые прямые волосы выдавали его местные, карельские, корни. А сейчас очень кстати пригодилось знание карельского языка: и в деревне, и в семье все говорили по-карельски, и в школе также пре­подавали карельский язык.

Он и Василия за эти два месяца войны обучил десятку — двум карельских слов, потому что, как правило, они всегда вместе ходили в разведку.

— Карельские слова очень близки к финским, если их произ­носить негромко и быстро, — говорил Михаил своему боевому то­варищу Василию — смышленому ученику. Такие упражнения они часто и проделывали, когда шли на лыжах среди леса, по снежным заносам, тихо повторяя карельские слова.

Знание финского языка выручало их несколько раз за послед­нее время, когда финны, находясь в лесу, в засаде, принимали их за своих и не останавливали. Разведчики хорошо понимали это, часто уже после завершения операции, анализируя все моменты боевого задания, как они в душе радовались, что смогли обмануть и провести врага, общаясь на карельском наречии.

Они ускорили своё продвижение на лыжах, скрываясь среди зарослей деревьев и снежных холмов. Шли уже около двух часов, но путь среди деревьев давался с трудом. Они спешили, как могли, стараясь выбирать места с плотным снегом, под деревьями. Скоро должен был закончиться лес, и впереди они видели, как слабый свет­лый просвет пробивается вверху.

Через некоторое время они вышли на открытую поляну, идти теперь предстояло неподалеку от проселочной дороги. Мысленно они также надеялись, что в случае неожиданной встречи с лазут­чиками финнов, применить их везучую хитрость — перекинуться карельскими словечками.

— Но лучше бы обойтись без такой встречи, — думал каждый про себя.

Шли они молча, стараясь как можно быстрее двигаться вперед. На открытой поляне снег был легкий и глубоко проваливался под лыжами, и их продвижение сильно замедлилось. Они осматрива­лись по сторонам, необходимо было срочно что-то предпринимать, иначе им не успеть дойти по темноте.

Михаил примечал невысокие снежные места, где снег был плот­нее и меньше проваливался, приходилось отыскивать кустарник и отдельно стоящие редкие деревья и идти вдоль них. Это ускоряло их продвижение, но увеличивало риск быть замеченными. Именно на таких редких и высоких деревьях могли сидеть «кукушки» — снайперы, с винтовками и острыми финскими ножами, от которых, они знали, трудно уйти живыми. Михаил шел и негромко повторял отдельные карельские короткие фразы — это несколько снимало их напряжение и ускоряло продвижение на лыжах. Им порою каза­лось, что непременно за деревьями прячутся вражеские тени, и по­этому надо обязательно обмануть их бдительность.

— Похоже, мы должны уже пройти около половины пути, а зна­чит, скоро должна показаться равнина озера, а по бокам его — не­большие холмы, — думал Михаил, то и дело поглядывая на небо. Он хорошо ориентировался по звездам. Это было всегда его любимым занятием, еще со школы, особенно зимой, в морозы, когда звезды особенно ярко высвечивались на темном бархате неба.

— Вот там мы и проверим наш маршрут, по озеру. Это будет больше половины пути, и через триста метров вправо должно на­ходиться второе озерцо, и за ним может начинаться финская обо­рона, — размышлял разведчик. Он постоянно, через каждые десять — пятнадцать метров, оглядывался назад, на Василия: тот шел, несколько отставая, как они и договорились, а убедившись, что он продвигается следом, продолжал идти вперед.

Озеро они должны были обогнуть слева, ближе к холмам и прибрежному лесу, затем обогнуть его и пойти вправо, к другому озеру, и там начать по — настоящему отслеживать местоположение финских оборонительных военных подразделений.

Пройдя с пятьдесят метров вперед, среди торчащих из снега ве­ток кустарника Михаил увидел снежную пустошь озера.

— Все правильно, — он как будто кому-то невидимому махнул головой и уверенно покатил по твердому снежному настилу вдоль прибрежного леса. Разведчики знали, что здесь, невдалеке от фин­ской обороны, надо было быть особенно осторожными. Финские дозорные наверняка прочесывали близлежащий лес — впереди, до финской обороны, оставалось около семисот метров.

— Теперь нам необходимо быть ближе друг к другу, — подумал Михаил, слегка нагнувшись вперед, с желанием быть меньше за­меченным, и немного подождал Василия, пока тот не приблизился к нему.

Все внутри Михаила было сосредоточено: мысли работали, словно часы, а глаза, ноги и все тело было готово в любую секунду к прыжку или к ответной схватке. Теперь они были с Василием поч­ти рядом, и в тишине леса старательно прислушивались к каждому шороху. Все вокруг было подозрительно тихо и тревожно. Только на несколько секунд Михаил мог позволить себе взглянуть на небо, чтобы еще раз убедиться в правильности их пути и внутренне под­бодрить себя этим.

— Близко. Совсем близко оборона финнов, всего несколько сотен метров разделяют нас, и пока ничего не выдает их присутствия, ни единого звука — тихая, партизанская, финская тактика: пооди­ночке, ночью, пробраться с ножом в зубах к нашему отряду и сде­лать свое кровавое дело: нанести смертельные раны, а затем также незаметно скрыться на быстрых лыжах. Не любят они открытого ру­копашного боя — все норовят «исподтишка», да в спину или в горло всадить нож.

Как много наших ребят полегло в соседнем отряде, когда среди полной тишины ночи были убиты дежурные, а потом и половина отряда, кто находился в палатке, — никого в живых не осталось. А через пару недель такая же история случилась в полевой медсан­части: финны порезали охрану и не пощадили раненых — ножом к горлу... Невеселые мысли лезли Михаилу в голову, чем ближе они приближались к неприятелю. Не по-честному они ведут свой бой, не как мы — глаза в глаза. Да, уж такой это народ на войне, которую развязали с нами, — скрытный и жестокий, — словно заключитель­ную фразу произнес тихо Михаил, отгоняя от себя сейчас воспоми­нания недавних дней и печальные отрывочные мысли.

— Надо свернуть за холм, и подняться на восточную его сторо­ну — оттуда можно будет удобно просматривать второе озеро и то, что находится за ним, — финские укрепления. Так и сделаем, — произнес негромко по-карельски, для «лесных ушей», Михаил.

Сворачивая от леса на пригорок, он еще раз обернулся, немного подождал и совсем рядом увидел фигуру Василия. Пара — тройка метров отделяла их друг от друга.

— Пока все хорошо идет, и мы близки к нашей цели — скоро должны показаться финские укрепления, — одними губами, почти про себя, прошептал Михаил и одобрительно кивнул головой Ва­силию. — За дальним холмом мы должны увидеть финские укре­пления. Посмотрим — сколько их там, — и снова молча, теперь уже ползком, с лыжами на поясе, они продвигались вперед, осторожно поглядывая по сторонам.

Обходя вдоль кромки леса, они заметили в темноте слабое мелькание огня. Он то четко был виден, то исчезал совсем...

— Скорей всего, вдали светится небольшой костер за фински­ми укреплениями. Его стараются делать незаметным, и он едва ви­ден, — подумал Михаил, всматриваясь вперед.

Он прикинул, что расстояние до огонька было примерно около пятисот метров. Ничего вокруг не было слышно. Финны не выда­вали себя ничем сейчас, но они готовились к наступлению и вели постоянные, не прекращающиеся ни днем, ни ночью партизанские атаки и вылазки в ряды наших войск.

—  Финны ведут непрекращающуюся охоту за нашим братом. По большей части, в темное, ночное время. Но, бывали случаи, что и среди бела дня, в лютые морозы, которые сковывали людей, и трудно было дышать от холода, они неожиданно приближались к нашим кострам, и в молниеносной атаке убивали не один десяток человек, — непроизвольно мелькали мысли в голове Михаила. — И неизвестно — сколько сейчас таких — финских «кукушек» рыска­ет по лесу, с ножами и оружием за пазухой. Все они хорошо одеты и вооружены и полны ненависти к нашим солдатам, а сорокаградусные морозы помогают им в этой жестокой схватке убивать на­ших, — так мысленно продолжал свой монолог партизан-разведчик.

Он тряс головой и отгонял эти мысли от себя, стараясь изо всех сил различить что-либо в отдаленном огоньке, среди темного очертания снежного покрова.

Незаметно, метр за метром, они продвигались вперед, стараясь обходить высокие сосны стороной. Михаил зорко всматривался в темноту леса и по-прежнему бормотал чуть слышно карельские слова... Они приближались к огоньку все ближе и ближе... Через не­которое время Михаил услышал отдельные голоса финнов, кото­рые доносились из ближних окопов. Издали все казалось белым. И только огонек просвечивал сквозь снежное покрывало да часто мелькали тени на белом снегу.

— Придется подойти еще ближе — прибрежный кустарник не­плохо прикрывает нас. Сосчитать технику отсюда не получится, — подумал Михаил.

— Надо подойти вплотную, — он оглянулся и подозвал к себе Василия.

Они давно сняли свои лыжи и теперь на поясе слегка прижима­ли их локтем. До вражеских окопов они подползут вместе, а потом разделятся и будут вести разведку с двух сторон, прикрывая друг друга в случае, если их обнаружат, — так планировалось ещё в от­ряде, когда они обсуждали свое задание. Они подползали все ближе и ближе, стала отчетливо слышна финская речь.

— Финны приглашают друг друга пить кофе, — перевел про себя Михаил.

Они с Василием должны были сейчас разойтись в разные сто­роны и встретиться вновь после осмотра вражеских укреплений на противоположной стороне озера, на краю леса, и, по возможно­сти, ждать друг друга, но не более получаса, а потом ползти к своим противоположной стороной их теперешнего пути. Они пожали друг другу руки и разошлись.

Все шло по намеченному плану, цель их и тактика оставались прежними: определить род вооружения врага, количество боевой техники и солдат.

Метр за метром продвигался Михаил уже один, в тихих и тем­ных местах совсем близко подползая к финнам. Звездное небо осве­щало вражеский плацдарм. Михаил зорко всматривался в технику, палатки, костры, которые теперь были хорошо видны за снежным рвом. Он все внимательно рассматривал, запоминал, тщатель­но считая и сортируя по значимости: военную технику — ее виды и число, количество солдат возле костров и палаток. Костры были окружены небольшими группами финских солдат: кто-то чистил оружие, кто-то пил из кружки и перекусывал, а кто-то просто грел­ся у костра.

Главное в его продвижении было — не наскочить на дозорного возле края окопа. Михаил видел, что на этом участке оборонитель­ных рвов нет противотанковой защиты, видимо, силы финнов здесь невелики, и они ждут подкрепления. Силуэты финнов черной те­нью мелькали в снежном проходе неподалеку, за рвом, а у Михаила от близости финнов все больше вскипало ожесточение против них и зрело желание: любыми путями, из невозможного, непонятно как, но «достать языка», подловить его где-нибудь на краю рва...

Он волновался, минуты незаметно текли, а впереди, около сот­ни метров, тянулся окоп, с крупными комьями снега по краям.

Прошло около часа, как они разошлись с Василием. Михаил под­ползал к концу финских окопов, а впереди просматривалась равнина озера в окружении леса. Его лыжи оставались по-прежнему привя­заны к поясу. Все шло тихо и слаженно, враги не замечали развед­чиков среди толстого снежного покрова. Дойдя, наконец, до конца окопов, Михаил остановился и прислушался. Ни выстрелы, ни крики не нарушали тишину вокруг.

— Значит, с Василием все в порядке, — подумал Михаил. — Те­перь надо ползти быстрее. Скоро понемногу начнут тускнеть звез­ды, а за ними густоту ночи сменят предрассветные сумерки — за­светлеет. Скорей, скорей, вперед, — все говорил он себе мысленно, словно отдавая приказы.

Прошло немного времени, когда он добрался до края озера, на­против холма. Здесь была намечена их встреча с Василием.

— Где Василий? Все ли у него в порядке? — думал Михаил, всматриваясь в белый снег впереди, насколько хватало глаз. — Здесь опасно оставаться, слишком открытое место, — мелькнуло у него в голове.

Только он собрался ползти, как услышал справа от себя голос финна:

— Пароль?!

Михаил замер. Мысли, словно часы, застучали и завертелись в мозгу.

Неожиданно он вспомнил, что накануне в отряд привели «язы­ка», который, с перепугу, много раз повторял одни и те же слова их финского гимна.

— Видимо, это их пароль, — подумал тогда Михаил, смеясь над финном, но вслух ничего не сказал.

— Пароль! — повторил финн.

Тогда Михаил негромко произнес первые слова финского гим­на, приподнялся и посмотрел направо. В двух — трех метрах от него он увидел лицо финского солдата, тот был в белых одеждах, только черное дуло винтовки чернело на снегу, и палец в белой перчатке держал курок.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Финн явно коле­бался и не знал, что предпринять ему дальше.

— Куда идешь? — как-то нерешительно спросил он.

— Иду по заданию командира, — ответил Михаил, нащупы­вая рукой пистолет, готовясь, в случае разоблачения, выстрелить в часового.

Но он не успел до конца продумать свой выстрел, как сзади над финном взметнулась и опустилась рука с ножом. Финн упал лицом в снег. Михаил увидел, как сбоку от финна показался Василий.

— Hyvin, — сказал Михаил и поднял большой палец кверху, благодаря товарища за выручку.

Он не мог даже предположить сейчас, чем бы мог закончиться его диалог с врагом, хотя оба они были хорошо вооружены, но пре­имущество положения было явно у финна.

Теперь они оба ощупывали пульс финна, который был без со­знания.

— Пульс есть, и финн жив. До леса мы его дотащим, а там по­ставим на лыжи. У меня достаточно веревки, чтобы связать его хо­рошенько. Теперь только быстрота может спасти нас. Время идет к рассвету, — шепотом говорил Михаил, путая финские слова с рус­скими. Он это делал умышленно, по-прежнему надеясь на этот хи­трый прием, который много раз спасал их от гибели.

— Сейчас нам повезло. Но если теперь финны что-то запо­дозрят, то могут пойти вдогонку, а мы-то знаем, как хорошо они ходят на лыжах. Бывалые лыжники, с детских лет. Лучше бы нам не встречаться сейчас с ними. Дойти до наших и доложить о вы­полнении задания, во что бы то ни стало, — так думали они, когда волокли финна.

Они были возле леса, когда финн, связанный и с кляпом во рту, пришел в себя. Михаил объяснил ему по—карельски, приставив дуло пистолета к его груди, что надо на лыжах идти с ними и не сопротивляться. Финн смотрел на пистолет и согласно кивнул голо­вой — он понял, что взят в плен.

В тени деревьев они встали на лыжи и двинулись в обратный путь.

— Скорей, скорей к своим, — думал Михаил и переглядывался с Василием. Финн на лыжах шёл посередине.

Около двух часов они спешно преодолели два больших озера, с длинным лесным переходом между ними, и мысленно каждый из них прикидывал, что до расположения их отряда должно оста­ваться не более километра.

На небе оставалась одна звезда, и легкий сиреневый предрас­светный сумрак стелился над лесом. Михаил краем глаза погляды­вал на яркую звезду, одиноко застывшую на небосклоне:

— Светает. Мы прошли основной путь, осталось совсем немно­го... Неожиданно он услышал треск ветки справа. Он остановился.

— Пароль! — услышали они из-за дерева приглушенный голос своего патруля, а затем увидели дуло винтовки и голову солдата.

Михаил произнес пароль и сказал, что они идут с финским «языком» к командиру.

— Пошли за нами. Мы проводим, — ответил солдат, и непода­леку они увидели второго солдата с поднятой винтовкой.

— Свои. Идут с «языком» к командиру. Проводи их, Иван, — сказал первый солдат.

Наконец они увидели знакомые очертания снежных окопов и огонек костра. Их проводили в землянку к командиру.

Они вошли туда со связанным финном. Михаил докладывал о выполнении задания. Он долго и подробно рассказывал о тех­ническом оснащении противника, о численности войск. Мелочей не было — все подробности разведки были важны. Михаил и Ва­силий по очереди докладывали о том, что им казалось особенно важным и значимым для предстоящих боев.

— Михаил, ты хорошо владеешь карельским и финским язы­ками. Останься сейчас — будешь за переводчика у взятого «язы­ка», — сказал командир. — Вам будет объявлена особая благодар­ность за успешное выполнение задания и за взятие «языка». Васи­лий, ты свободен, — он пожал Василию руку. Тот ответил по уставу и вышел из землянки.

Из допроса финна стало ясно, что цифры и представление на­ших разведчиков о финских подразделениях и укреплениях прак­тически совпали. Дополнительно выяснилось, что финны ждали к вечеру текущего дня танки и самолеты, которые им были обе­щаны, чтобы начать наступление на рядом расположенные части и подразделения Красной Армии. Их главная цель состояла в том, чтобы за сегодняшний день выдержать оборону и не дать нашим частям занять большой поселок Ярниеме, к которому вела хоро­шая подъездная дорога, и это для красноармейцев имело важное стратегическое значение. Им предстояло продержаться на этом рубеже.

Сведения были очень ценные. Надо было использовать этот шанс — начать атаку именно сегодня, пока финны не имеют доста­точно техники и солдат. Днем атаковать врага и взять поселок, где наши солдаты могли бы найти теплую одежду и продукты питания и хоть немного обогреться.

Командир объявил Михаилу особую благодарность, как стар­шему в группе, и за взятие «языка» их с Василием представили к награде.

Через час наши части начали наступление. Все силы их под­разделения были брошены на пролом финской обороны и взятие означенного населенного пункта, Ярниеме. Вскоре, вслед за пушка­ми и пехотой, в бой вступили три самолета, брошенные на помощь из ближайшей части, благодаря этому была полностью сломлена оборона финнов и открыт путь нашим частям в поселок. А за само­летами с главной дороги к подступам поселка пошли наши танки...

Это была одна из первых удачных побед наших частей в январе сорокового года на финской земле, с незначительными потерями наших солдат и техники.

Михаил зарекомендовал себя, как хороший разведчик, со зна­нием карельского языка. Он замечательно ходил на лыжах, и по своей натуре был малоразговорчив, но честен и трудолюбив, всей душой предан воинскому делу. После нескольких удачных вы­лазок и взятие «языка», комиссар части предложил Михаилу всту­пить в партию.

Январь месяц перевалил за половину, но морозы не отступали и все больше одолевали солдат, которые не имели зимней одежды. Холодными и снежными ночами, когда они, не переставая, двига­лись по своим траншеям, каждый из них думал об одном, как бы не замерзнуть. Солдаты видели замерзших своих однополчан, ко­торые присели отдохнуть на несколько минут или задремали но­чью. Они прозвали такую смерть «белой», и чаще всего она нахо­дила свое пристанище среди раненых или ослабевших бойцов, ко­торых не было возможности эвакуировать быстро. Каждый знал, что нельзя присесть или уснуть на морозе — холод тут же скуёт тело железной хваткой.

— Только лыжи, постоянная работа мышц и движение могут нам помочь среди этого жуткого ледяного леса, где опасно даже развести хороший костер, чтобы хоть немного обогреться, — думал Михаил в минуты затишья.

— Разведка — это ходьба по краю лезвия — была гибельна от вражеской пули или ножа, но спасала от «белой» смерти», — Ми­хаил и Василий не произносили вслух подобных слов, но каким-то особым чутьем ощущали это.

Голод — это вторая беда, помимо вражеских пуль и ножа. Посто­янный голод, который преследовал их, и с ним трудно было бороть­ся посреди лютых морозов и высоких снегов. В эти зимние дни мете­ли наметали большие сугробы, непроходимые для техники, и только самолеты могли сбрасывать боеприпасы в наши части. Финны же, хорошо ориентирующиеся в своих лесах, зачастую перехватывали продукты питания или вели непрекращающийся обстрел подъезд­ных путей к частям Красной Армии, буквально блокируя снежные дороги.

Но случалось и обратное, вспоминал порою Михаил, когда они, голодные и уставшие от непрекращающихся холодов, с остервене­нием нападали на финские отряды и уничтожали их, а провиант с горячей кухней забирали себе. Но такое случалось нечасто, по­тому что финны круглые сутки вели обстрел и усиленную оборону своих частей, не жалея патронов и не подпуская к себе ни солдат, ни нашу технику.

— Только наши самолеты могут их немного успокоить, — так рассуждал Михаил, когда они с Василием шли на очередное задание. Короткие зимние дни и долгая темнота были под стать финским снайперам, которые хорошо знали свою местность. Они не щадили никого, нападая на обозы с ранеными и нанося ножом смертельные удары, убивая раненых и медиков в полевом госпитале под покро­вом ночи.

Михаила спасали его карельские корни, которые давали ему выносливость, быстроту на лыжах, привычку хорошо ориентиро­ваться лесу и лесной жизни. «Лыжи — это тоже моя боевая техни­ка», — шутил, бывало, он.

В конце января холодные дни сменились еще более холодными. Из их отряда после двух месяцев войны оставалось меньше полови­ны: кто-то был в госпитале, а большая часть — погибли.

В разведывательной группе их оставалось сейчас двое: Михаил и Василий, и ребята прозвали их «везунчиками». Они с Василием стали друг для друга как братья — шли по одному краю острого лез­вия, между жизнью и смертью, но оба смело смотрели в глаза опас­ности, которая подстерегала здесь каждого и днем, и ночью.

В начале февраля Михаила приняли в партию, и он получил пер­сональную благодарность военного командования за финского снай­пера. Он ранил его в плечо, в сосудистый ствол, и тот, истекая кро­вью, потерял сознание — таким его и доставил Михаил к командиру.

Михаил спокойно принимал благодарности командования, по­тому что прекрасно понимал, что новый каждый день и каждый час его заполнен смертельной борьбой не только с врагом, но больше всего сейчас от преследующих их морозов и голода, которые уже­сточали их окопную жизнь.

Февральские дни становились все более светлыми. В отряде людей становилось всё меньше с каждым днем, лишь десяток че­ловек насчитывался теперь в живых. В один из последующих дней они должны были соединиться с вновь прибывшими частями воз­ле дороги, подходившей к финскому поселку Арниемми, которую с боями и с огромными потерями заняли наши части.

Разыгравшаяся метель бушевала больше суток, не давая нашим самолетам взлететь, а танкам подойти к месту соединения. Озеро, широкая полоса лесов и дорога — все вокруг было занесено боль­шими сугробами. Казалось, вся земля потонула в белом снежном облачении, и люди чувствовали себя здесь в плену у несговорчивой и гибельной зимней стихии.

Время прибытия подкрепления прошло. Ждать больше было нельзя, и вскоре прозвучал сигнал готовиться к атаке на финские части, которые стояли за большим озером, позади занятого наши­ми частями финского поселка.

Началась атака. День был в разгаре. Небо начало постепенно очищаться от снега и туч. Под непрекращающимся гулом артилле­рии и снарядов наши солдаты метр за метром продвигались к озе­ру — главному месту финской обороны. Финны вели ожесточён­ный огонь дальнобойной артиллерией — все вокруг в несколько минут смешалось: снежная завеса и черный дым висели в воздухе, а от свиста пуль над головой с трудом можно было услышать при­каз командира.

Неожиданно со стороны дороги послышался гул танков, а по-том стали различимы их большие черные туловища, которые, без труда преодолевая снег, ползли вперед, к озеру. Там завязался не­равный бой, и черные силуэты солдат с бегущими между ними ко­мандирами мелькали в огненном зареве среди белого снега. Наши бойцы знали, что нельзя финнам дать возможность прорваться к поселку и дороге, и сейчас надо было это осуществить любыми силами и возможностями.

Разведгруппу послали за несколько часов до атаки окружной дорогой на правую линию финской обороны. Разведчики должны были вести наблюдение за финскими передвижениями вблизи их позиций и целенаправленно уничтожать командиров отрядов, по­мощников и бригадиров, выводить из строя технику неприятеля и, по-возможности, взять в плен их командира. Задача была, как никогда, сложная и смертельно опасная.

Михаил видел, что финны были осторожны, а главное, они не жалели патронов и боеприпасов: непрекращающийся огонь ору­дий не давал возможности близко подойти к их окопам. Центр во­енных действий сконцентрировался на озере, и танки, приближа­ясь к озеру, ускорили свой ход.

Но финны ожесточились — они не хотели сдавать своих по­зиций. Некоторые из них выбегали вперед под шквальным огнем и закидывали бутылками с горючей смесью движущийся на них танк, стараясь попасть в смотровую щель: танк загорался и оста-

навливался. Один, второй, третий ... Один из танков продолжал некоторое время вести огонь по противнику, но огонь и черный дым все больше охватывали его, пока он не остановился в снегу. Два других танка горели, двигаясь по инерции, но потом оста­новились, окутанные черным дымом, и уже не могли двигаться дальше. Наши бойцы со слезами на глазах смотрели на свою спа­сительную надежду — танки, которым не суждено было сейчас прорвать оборону финнов.

Солдаты продолжали бежать вперед, подбадриваемые команди­рами, под обстрелом неприятеля, но половина из них падала: кто-то сразу погибал от смертельных ран, а раненых санитары успевали от­тащить подальше от огня, чтобы оказать им помощь.

Михаил и Василий подползли близко к финской линии обо­роны и напряжённо всматривались в происходящее на вражеской батарее. Они наблюдали за действиями отдающего приказы их командира и младшего офицера, который стремительно пробегал между орудиями.

Михаил был хорошим снайпером (об этом все знали в отря­де) — промашек не бывало. Вот и сейчас он спокойно смотрел в при­цел и ждал момента, чтобы попасть прямо в цель. Через несколько секунд он увидел, как офицер повалился на бок, не успев добежать до ближайшей артиллерийской установки с каким-то приказом. Василий старался попасть в огневую технику, чтобы хоть как-ни­будь приостановить этот шквальный огонь ревущих пушек.

Так они время от времени проделывали свои маневры, выводя из строя технику, заставляя замолчать беснующиеся снаряды. Они целились в солдат, кто стоял за орудием и направлял смертоносные снаряды в сторону наших боевых орудий и наших солдат. Но боль­ше всего разведчикам хотелось точным выстрелом попасть в ко­мандира врага, вызвать хаос и сумятицу среди солдат и заставить замолчать их проклятое оружие. Они видели, как яростно сража­ются финны, и отвечали им тем же. Все желание и все мысли были сосредоточены сейчас на мушке их оружия, и принцип такой охоты был один: или ты убьешь врага, или он убьет тебя...

Михаил и Василий подползли совсем близко к вражеской обо­роне: они могли видеть их лица, но, главное, они видели, как много орудий и боеприпасов сосредоточено здесь — сомнений не было, что бой будет продолжительным...

Они забросили гранаты в сторону противника и стали посте­пенно отползать ближе к лесу, куда стягивались наши редеющие силы и техника. Михаила не покидала дерзкая, почти нереальная мысль, и была она, скорей, больше от боевой, разведывательной привычки — не возвращаться с задания без связанного, взятого в плен врага...

Их лица были черными от дыма и гари снарядов, но по особо­му блеску глаз и взгляду, каким Михаил окидывал близкую линию противника, Василий понял его замысел. Финны по-прежнему ни на минуту не прекращали вести огонь. Они чувствовали свое преимущество. Наши бойцы медленно отходили к лесу, чтобы со­брать и эвакуировать своих раненых. Было очевидно, что потери этой атаки оказались значительными.

Подкрепление не смогло пройти от прилегающей дороги через глубокий снег, и наша атака закончилась отступлением.

Михаил и Василий продолжали находиться на краю финской линии. Они с нетерпением ждали момента, когда кто-то из финских солдат окажется оторванным от своих товарищей. Неожиданно Михаил толкнул Василия под руку, и они увидели, как один из фин­нов пошел на край окопа.

— Видимо, там находится запас патронов, — подумал Михаил. Но думать было некогда. Он подполз быстро к краю окопа и пере­метнулся через него.

Михаил тихо сказал по-карельски: «Давай помогу». Финн оглянулся, и тут же получил оглушительный удар винтовкой по го­лове. Он не упал, Михаил удерживал его, как мог, и невероятными усилиями перевалил финна через окоп, где их уже ждал Василий. Они вдвоем оттащили финна в сторону леса, а вокруг стояла густая завеса дыма от орудий, и дым этот как бы застыл в морозном возду­хе. Михаил продолжал проговаривать слова на карельском языке — так, на всякий случай. По берегу озера они продвигались к лесу, куда отходила их часть. По дороге пришлось еще раз оглушить финна по голове. Посередине озера стояли два горящих танка, и бой посте­пенно сместился к лесу. Финны продолжали отстреливаться, но ата­ковать не решались.

В небе появились два финских самолета. «Идут на подмогу сво­им», — подумал Михаил, глядя на небо. Финны заметили продви­жение Михаила и Василия и открыли огонь в их сторону.

— Василий, к лесу, быстрее, — кричал Михаил сквозь свист пуль. В это время они увидели, как навстречу им бежало трое сол­дат, стреляя в сторону врага и прикрывая их. Михаил махнул им рукой:

— Сюда, сюда, — но слов его никто за грохотом снарядов не слышал.

Вчетвером они быстро доволокли связанного по рукам финна до леса, встали на ноги и повели его в палатку командира.

— Дело сделано, — чуть слышно сказал Михаил.

Обстановка на озере давала понять, что силы финнов преоб­ладают: огонь шел из окопов и с неба. Из ответов пленного финна вскоре стало ясно, что к противнику идет подкрепление — свежие силы, с танками и артиллерией.

Отряд отважных разведчиков отступал вглубь леса, успевая перетаскивать орудия и раненых. Михаил видел, что ряды товари­щей с каждым часом редели. Раненые, у кого еще оставались силы, тащили на себе таких же искалеченных. Михаил прикрывал огнем своих раненых товарищей.

В это время начался мощный обстрел с самолета. Снег клубами поднимался в редеющем лесу. Все смешалось: вырванные взрывом деревья падали на солдат, придавливая людей. Михаил изо всех сил отстреливался, как вдруг рядом раздался свист снаряда, и он толь­ко успел закрыть голову руками... Раздался оглушительный взрыв... Он очнулся от боли в руке, открыл глаза и увидел, как Василий та­щит его по снегу, и снова адская боль резанула по руке — он поте­рял сознание.

Вновь он очнулся от толчка и открыл глаза. Он видел, как мимо проносили носилки с раненым.

— Где я? — спросил он у проходящего санитара.

— В госпитале, тебя успели доставить вовремя, твоя рана силь­но кровоточила, в общем, счастливчик ты. Лежи, скоро придет врач, — быстро говорил он, торопясь к другим раненым.

Прошел день — два — боль постепенно стихала. Но теперь другая боль терзала его сердце: от своих товарищей в госпитале он узнал, что Василия убили, когда он отстреливался, прикрывая раненых.

— Он прикрывал тебя, Михаил, и других раненых при отсту­плении, уцелевших-то нас оставалось совсем мало, — рассказыва­ли бойцы в палате.

Из лесного госпиталя его вскоре перевели в тыл на лечение. Он долго не мог привыкнуть к теплу и тишине палаты и часто вздра­гивал от наплывающей боли, гула и шума в голове. Стоило ему закрыть глаза, как вновь вставали картины недавних боев, когда наши танки были брошены на подкрепление. Танки вышли на поле с лесной дороги — один за другим, и тут же, к радости солдат и боль­шому страху финнов, пошли в бой. Грохот снарядов, огонь и дым, застилающий всё вокруг, — наши солдаты оживились. Но картина изменилась, когда поле боя сместилось к линии обороны финнов. Танки стали гореть от прицельного беспрерывного огня и зажига­тельных бутылок — финны отчаянно оборонялись. Казалось, что шквал огня и пуль шел сплошной огненной пеленой, так что трудно было порою различить: где — наши, а где — финские солдаты...

Он старался не закрывать своих глаз — этот беспрерывный рев и свист невозможно было терпеть...

Так прошли три недели, его рана заживала. В палате их было больше двадцати человек, и он видел, что его товарищи, также как он, идут на поправку.

Приближался конец февраля. В один из дней в палате поползли слухи о скором окончании войны. Речь шла о том, что будет заклю­чено перемирие. Кто слышал об этом — у того невольно появля­лись слезы на глазах... «Конец войны», — прошептал Михаил. Он закрыл глаза, чтобы не показывать своих слез радости, и тут же ему вспомнились белые, засыпанные снегом поля и леса, с трескучими деревьями в сорокаградусные морозы, которые неотступно, день за днем преследовали их, где бы они ни находились, — это было похуже пистолета с взведенным курком, наведенного на каждо­го из них. «Белая смерть» стояла рядом и ждала, когда кто-то не­надолго присядет на снег или задремлет — она тут же сковывала их тела своим ледяным бездыханным холодом... Но больше всего от «белой смерти» погибло тех товарищей, которые были ранены. Их медленное передвижение в санчасть по глубокому снегу и лег­кое обмундирование, которое было на всех, осеннее, не пригодное для морозов, — от этого умирали чаще всего.

Они спаслись, благодаря удаче, потому что не были ранены в глубоком снегу лесов, вдалеке от дорог. В остальном, от холодов больше спасали лыжи; они постоянно старались быстрее передви­гаться, чтобы не замерзнуть, а белые одежды маскхалатов были не-

заметны среди такого же снега. В легком обмундировании и по пояс в снегу шли они с автоматами на врага, и только лыжи и белый ха­лат спасали тогда в тени деревьев...

Постоянно хотелось есть, и этот голод преследовал их изо дня в день.

— Удача наша в том, что мы выжили..., — все вспоминал и вспо­минал Михаил. Он глотал подступившие слезы с болью за товарищей, многие из которых остались лежать там, на занесенной снегом земле...

— Василий, друг Василий, слышишь — перемирие... Эх, война, война, сколько же семей ты оставила без отцов и мужей..., — все размышлял Михаил, не открывая глаз.

«Перемирие», — каждый последующий день только об этом и говорили раненые.

Они отогрелись здесь, в госпитале, отмылись.

Через два дня, в полдень, к ним в палату вошел командир и объ­явил, что война закончилась.

Всем им надолго запомнился этот день — двенадцатое марта. У всех была радость на лицах. Кричали «ура» и обнимали друг друга.

Через неделю Михаила выписали из госпиталя, и он вернулся домой. Жена Анна и маленькие дети ждали отца с фронта и долго еще не могли нарадоваться его возвращению. Дети ходили за от­цом следом и ни на шаг не отпускали его от себя, пытаясь своими маленькими ручками ухватиться за его руки.

— Дети, у папы рука ранена, она болит. Не надо брать папу за руку. Подождите немного, вот поправится, тогда он вас сам на руки брать будет. Успокойтесь, — уговаривала детей Анна. Она была счастлива: молодость брала свое. Михаил не любил расска­зывать о войне, да и по натуре своей он больше был молчуном — не любил много говорить.

— Скажет, как отрежет, — говорила про него Анна. Она его любила, хорошо знала и понимала своего Михаила. Они с детства знали друг друга, родились и выросли в одной деревне. Всегда были на глазах друг друга, и эти общие деревенские корни связывали их еще больше.

Прошел месяц, и Михаила вызвали в Военкомат. Там ему тор­жественно вручили медаль «За отвагу»: за смелую боевую разведку и взятие в плен трех финских солдат, — присвоили звание лейтенан­та. Здесь же военком, беседуя с Михаилом, предложил ему переехать в город Выборг, который после перемирия с финнами стал советским городом. Предложили окончить там банковские курсы и по оконча­нии их работу в банке.

— Вы у нас коммунист, хотя и недавно вступили в партию, но надо повышать свое образование, Михаил. Вы отважный развед­чик, и в мирное время должны быть так же на высоте. Подумайте. Мы ждем Вас с ответом в ближайшие дни, — военком протянул руку, и они простились.

Михаил не раздумывал. Он знал, что долг коммуниста выше вся­ких личных желаний.

Вскоре они переехали в Выборг.

2

Им нравился Выборг, хотя был для них пока незнакомым, чу­жим городом. Они жили в Карелии, хоть и в небольшом, но нео­быкновенно красивом и живописном месте: в небольшом поселке, неподалеку от Петровских минеральных источников или, иначе — курорт Марциальные воды. Это тихие и благодатные места, где по весне безумствуют заросли черемухи, и с высоких холмов дале­ко просматривается яркая зелень лесов, с голубыми промежутками лесных озер средь них.

Заканчивалось лето, и вскоре дети пошли в школу. У Михаила их было двое: Зоя и Октябрь. Это несколько необычное имя, кото­рым он назвал сына в честь большого и великого события револю­ционного Октября. В этом сказывалось непоколебимое убеждение отца и коммуниста, каковым стал Михаил на финнской войне. Зоя была немного постарше Оти, как звали Октября в близком семей­ном кругу. Они были старательными учениками, потому что отец строго следил за их дисциплиной и успехами в школе. Характер у Михаила был жесткий и справедливый, и он не любил лишних слов, видимо, сказывались его карельские корни.

Дети любили читать книжки, а Зоя больше уединялась со свои­ми детскими мечтами и грезами, так же, как любил уединение отец.

Михаила сразу зачислили учиться на банковские курсы, кото­рые были здесь же, в Выборге, где он и учился словно студент всю зиму, ходя в своей военной форме.

После окончания курсов его направили на работу в городской банк. Со временем он все больше и больше утверждался феди сво­их коллег и товарищей как справедливый, неподкупный и верный делу человек.

Весна пришла в город рано, но близость Балтики приносила по­стоянные, порою сильные ветры и утренние заморозки, которые продолжались длительное время. Но вскоре яркие лучи солнца ооо-грели землю, и улицы города зазеленели шумной листвой деревьев. В округе господствовала черемуха, благоухая своим пышным цве­том, а на смену ей расцветали в нежном и сказочном своем сирене­вом обрамлении высокие кусты сирени на улицах, в садах и скверах... Над городом витал сладкий запах цветов этого кустарника... А сле­дом, словно соревнуясь с ней в красоте, во дворах и палисадниках стояли рядком высокие и пышные яблони, словно невесты, сплошь усыпанные нежным розово - белым, благоухающим цветом...

Михаил с женой и детьми, радостные, гуляли по весенним ули­цам этого как будто сказочного, необыкновенного города, который был не похож на карельские города. Они внимательно рассматри­вали аккуратные добротные дома и солидные городские здания, доставшиеся от финнов, с ровными улицами и тротуарами...

Прошло около года, и Михаил с семьей начали привыкать к этим ухоженным, зеленым улицам и к жизни в красивом и своео­бразном портовом городке. Но недолго продолжались эти радости в их семье и у всех детей, которые только-только вышли на летние каникулы, как началась война...                  

Для Михаила эти полтора года оказались небольшой передыш­кой, и снова - фронт. Началась война с Германией. Михаилу шел тридцать первый год, и в первый же день войны он явился в во­енкомат. Его, как опытного фронтовика, сразу призвали в армию

Семья эвакуировалась за Урал. Жена его была беременна, на по­следнем месяце. В последний день перед отправкой, каким - то чу­дом к ним удалось приехать матери Анны из Карелии. Так они все вместе ехали в поезде в далекую Сибирь, пока на десятый день их пути у Анны не начались схватки. Поезд был переполнен, и от жары, духоты и толкотни у нее случились преждевременные роды. Роди­лась девочка, а Анну с кровотечением на ближайшей станции отпра­вили в местную больницу. Но Анну не удалось спасти, она умерла в больнице на третий день после родов. Малышку бабушке при­шлось оставить в больнице на несколько дней, чтобы позже можно было отправить ее в дом малюток. Дальше они продолжали путь втроем — бабушка с двумя внуками.

Наконец, они доехали до места эвакуации и своего назначения. Бабушке пришлось отдать детей в местный детдом, чтобы они мог­ли жить там, кормиться, учиться. Октябрь и Зоя были в одном дет­доме, и с наступлением сентября пошли в школу. О своей маленькой сестренке они ничего не знали, кроме того, что при оформлении до­кументов, по рассказам бабушки, она дала ей имя Анна — в память о ее маме.

Михаил долго ничего не знал о своей семье, и только через два с половиной года ему пришло письмо от его брата, Петра, кото­рый писал ему о его семье, о том, что Анна умерла во время родов, что его дети в детдоме. Отпусков у Михаила за долгие годы войны не было, да он их и не брал — не к кому было ехать. Он воевал на Се­вере — Балтийском фронте, а позже, после освобождения Выборга, со своей частью был переброшен на Карельский фронт. За три года войны он получил не одну награду за доблесть и смелость в боях. Сноровка, опыт и выносливость — все помогало ему вынести атаки, сражения и полевую жизнь офицера. Он по-прежнему оставался разведчиком. И последние два года войны, пока его не ранило, был заместителем командира.

Бои, в которых они участвовали в последние годы войны, шли за освобождение Карелии. Вся территория ее была оккупирована финской армией, которая в ту пору была союзницей Германии, от южных берегов Ладоги до Онежского озера, и — дальше — до границы с Финляндией.

Михаил видел, с каким ожесточением финская армия обороня­лась в захваченных карельских городах и поселках, но силы Совет­ской Армии здесь во много раз превосходили силы врага. Самоле­ты, артиллерия, танки громили крепкие финские оборонительные укрепления, и день за днем освобождались карельские поселки и деревни. Наши части с каждым днем продвигались все дальше и дальше, вглубь Карелии, преодолевая порою за сутки до ста ки­лометров пути.

Михаил, как и все его боевые друзья, радовался освобождению наших жителей, которые долгие три года находились в оккупации, и их радостные лица на освобожденных улицах придавали всем бойцам еще больше сил и желания поскорей закончить войну с фин­нами и немцами.

Финские части спешно отступали под шквалом орудийного огня, который уничтожал их крепкую оборону и боевую технику — силы их с каждым днем слабели, но, отступая, они рушили все на своем пути: уничтожали дороги, взрывали мосты и переправы, минирова­ли все пути, тропы и проходимые болота. Каждый день и каждый час становились все более напряженными — бои велись и день, и ночь.

Михаил чувствовал, как неудержимо начинает болеть его пра­вая рука, раненная еще в финскую войну. Порою всю ношу с правой руки он перекладывал в левую, кроме винтовки, чтобы ослабить эту ноющую боль.

Они шли на очередное задание: разведать ближайший подход к небольшому городу, который лежал на пути боевых действий их части и должен был быть освобожден в ближайшие дни. Июль­ские белые ночи были плохими союзниками их ночного продви­жения — приходилось идти болотами и невидимыми тропами, пользуясь лесной маскировкой. До подхода к городу оставалось километров десять. Все шло по намеченному плану и не предве­щало никаких неожиданностей.

Ночь полумраком постепенно окутала лес и болота — самые благоприятные часы для быстрого продвижения и осмотра фин­ских укреплений. Неожиданно в небо взметнулась белая ракета, и вслед прозвучала пулеметная очередь. Михаил и двое его това­рищей в первое же мгновение залегли и прислушались к звукам. Стрельба возобновилась вновь — она приближалась, и, как они до­гадывались, пальба велась от дороги, ведущей в город.

— Видимо, финны что-то заподозрили или, что хуже всего, их разведка заметила нас, — сказал Михаил. Он был старший в груп­пе не только по званию, но и по возрасту, и по опыту войны. Он продолжал:

— Надо сворачивать на окружную дорогу, которая проходит в трех километрах отсюда. Другого пути просто нет сейчас. Про­должать этот путь мы не можем — финны могут преследовать нас. Срочно уходим влево.

И все молча, кивком головы, согласились с ним. Постепенно зву­ки стрельбы стали удаляться от них — финны боялись поражения или не хотели быть взятыми в плен, поэтому не начинали бой пер­выми. Они оборонялись.

— По этой дороге, где мы вынуждены сейчас идти, финские ча­сти отступали, и она может быть заминирована, а это значит, что нам придется идти по прилегающему к ней болоту, хотя нет гаран­тии, что и там нет мин, — тихо, но внушительно говорил Михаил своим товарищам.

— Хорошенько смотрите себе под ноги, — добавил он.

— Это точно, — согласились с ним Иван и Олег, которые бес­численное число раз вместе ходили в разведку.

Они уже шли около часа, когда возле болота вышли на тропинку.

— Ну, теперь пойдем быстрее, — обрадованно сказал Иван, ступая на тропу.

— Да, надо поторопиться, до рассвета остается не так много времени, — перекладывая вещи на левую руку, сказал Михаил.

Они ускорили шаг. По плану становилось понятно, что теперь совсем близко от них должна стоять первая финская оборонная ли­ния, и, действительно, через несколько сот метров впереди пока­зались оборонительные сооружения. Все трое быстро опустились на землю.

— Расходимся в разные стороны, как и планировали. Все осмо­трим внимательно: протяженность оборонки, технику, танки... Вре­мени мало, а запомнить надо много, успеть до рассвета. Расходимся и встречаемся примерно через час, на той же тропинке, где сейчас шли, — Михаил махнул рукой, и они бесшумно поползли в сторо­ны. Олег — вправо, Михаил — влево, а Иван оставался по центру и продвигался вперед, к самой линии обороны.

Вокруг все было тихо, и только за широким рвом, там, где нахо­дились финны, периодически были слышны приглушенные звуки и непонятный треск. Михаил полз к левому краю обороны, медлен­но приближаясь к ней.

— Какова же длина этой обороны? Обычно — от километра до двух, — прикидывал Михаил, всматриваясь в окопные возвышения.

Вдруг, как молния, в его голове промелькнуло: А если будет такая возможность — взять «языка». Это интересная, но очень непростая идея. Практически неосуществимая. Через оборонку не пройти — это уж точно, ну а кто будет бродить тут просто так? — мысли бежали в голове так же стремительно, как быстро колотилось сердце.

Постепенно все четче и четче стали видны за холмами оборо­ны замаскированные танки и пушки, в предрассветной тени можно было разглядеть перемещающихся по траншее солдат. Они то тут, то там мелькали среди орудий. Финны явно готовились к дневному бою и не желали сдавать своих хорошо укрепленных позиций.

Михаил считал одними губами и запоминал все, что просма­тривалось вдали и вблизи оборонительных рвов. Он видел, что тех­ника переднего края была в основном легкая, передвижная.

— Видимо, тяжелая техника и танки сосредоточены на второй линии, — подумал Михаил, и неожиданно увидел финского солдата на краю рва, который крепил порвавшуюся от ветра и дождя обо­ронительную проволоку к крайнему столбу. Солдат не мог видеть Михаила, потому что полулежал на земле к нему спиной и натяги­вал последний виток проволоки. Он слегка приподнялся, чтобы за­крепить ее.

— Это удача, — сообразил Михаил и сделал решительный бро­сок вперед. Он стремительно прикладом винтовки ударил финна по голове и одновременно схватил его за руку. Тело финна обмяк­ло, он повалился набок — потерял сознание. Михаил из последних сил подтащил бессознательного солдата близко к себе и так же бы­стро поволок его за собой подальше от траншеи, на край леса.

— Хорошо, что паренек легкий, — подумал Михаил, прогиба­ясь под тяжестью схваченного им «языка». Тащить становилось все более тяжко и невыносимо. До тропинки было еще далеко, и Миха­ил в раздумье, как ему поступить: оставить бессознательного финна и найти своих товарищей, — на минуту остановился.

— Все-таки финн, к счастью, оказался не из тяжелых — мож­но с остановками дотащить до тропы. Где же тропа? — прикидывал Михаил. — Сколько же придется тащиться с финном? — невольно думал он.

Михаил не видел тропы, и тогда он оставил лежать оглушенно­го финна, и попробовал ползти в другую сторону, надеясь увидеть своих товарищей. Назначенное время встречи истекало. Он от­полз недалеко, как что-то жесткое зацепило его ногу. Он обернулся и увидел хвостик мины. Он мгновенно вскочил и одним прыжком бросился в сторону, и в это время прозвучал сильный взрыв, от ко­торого его откинуло в сторону болота.

Михаил очнулся, когда почувствовал нестерпимую боль в ле­вой ноге. Он застонал и открыл глаза. Впереди он увидел Ивана, который тащил его на плащ — палатке и толстых ветках березы. Иван остановился, когда услышал стон Михаила. Он наклонился над ним:

— Михаил, ты ранен в ногу, потерпи немного. Олег пошел впе­ред и должен скоро вернуться. Времени у нас совсем нет, и если ты сможешь сейчас ступать на здоровую ногу, то я возьму тебя под руки. Так мы ускорим наше продвижение. Давай попробуем. Олег утащил твой трофей — «языка». Они идут немного впереди, а мы — за ними. Ты попробуешь встать?

Иван помог Михаилу подняться и опереться на здоровую ногу. Раненая нога была перевязана ниже колена, но кровь, не переста­вая, ярко просачивалась через повязку.

— Не знаю, сколько смогу продержаться, но попробуем прой­ти хоть немного, — шепотом отвечал Михаил пересохшими губа­ми, и лицо его перекосилось от боли. Он сделал один шаг и рухнул на землю, лицо его стало белым и покрылось каплями пота.

— Олег должен вернуться к нам с санитаром и носилками. По­терпи немного, Михаил. Стоять на месте мы не можем. Это опас­но, да и рана — кровоточит, надо продвигаться к своим, — гово­рил Иван. Он взвалил Михаила себе на плечо, и так они медленно по краю болота стали продвигаться вперед.

Они не успели пройти и сотни тяжелых шагов, как среди дере­вьев показался Олег с санитаром и носилками. Михаил несколько раз терял сознание на пути к санчасти, и каждый раз санитар делал ему укол, чтобы вывести из болевого шока. В санчасти Михаила сразу взяли на операционный стол — кровотечение в ноге не оста­навливалось.

— Михаил. Рана твоя глубокая, и повреждены крупные сосуды ноги. Сейчас попробуем остановить кровотечение, а с ближайшим транспортом отправим тебя в госпиталь, возможно, придется ампу­тировать ногу. Посмотрим, что сможем сейчас сделать, — говорил хирург, надевая перчатки и давая указания медсестре. Операция была болезненной и долгой. На другой день его отправили в госпи­таль в ближайший город.

В госпитале Михаила осматривали два хирурга. После осмотра они некоторое время совещались, а потом один из них вернулся к постели Михаила и сказал, что сосуды ноги повреждены и рана большая — всю ногу не спасти, поэтому следует сделать ампутацию выше колена.

— Нужно, Михаил, твое согласие на ампутацию ноги. Подумай и дай ответ. Операцию начнем делать через несколько часов, — ска­зал врач.

Михаил застонал от безысходности и надолго замолчал, крепко стиснув зубы. Он закрыл глаза, чтобы не показывать своих горь­ких мыслей, которые шумным роем закружились в его голове: что и как будет в его жизни потом? Наконец, успокоившись и собрав всю свою волю, он дал свое согласие на ампутацию ноги.

Два месяца Михаил пролежал в госпитале после операции, за­тем его направили в центральный госпиталь на восстановление и заказ протеза ампутированной ноги.

- Вот так и закончилась моя военная жизнь, — думал Михаил, когда ехал на долечивание.

Война в Карелии вскоре завершилась, потому что финские ча­сти были разгромлены и территорию Карелии освободили от ок­купантов. Михаил, как и все солдаты госпиталя, слушал сведения о военных действиях по радио и от сослуживцев, которые навещали их здесь.

Воинская часть их переместилась и продолжала воевать в Запо­лярье, где немецкие войска смещались все дальше и дальше к Севе­ру, пока, наконец, полностью не были разбиты.

Наступал декабрь сорок четвертого года. Михаила выписали из госпиталя, и он привыкал ходить на протезе, опираясь на палку. Его оставили при городском военкомате, в отделе сводок и инфор­мации. Михаилу казалась спокойной такая жизнь здесь, в город­ском военкомате, - после грохота боевых орудий и взрыва мин, но ампутированная нога болела, да и к палке он привыкал с тру­дом. Радовали и грели его душу теперь только сообщения с фрон­та о том, что наши войска продвигаются вперед, освобождая город за городом, и совсем близко подошли к советской границе.

Время шло. Михаил заглушал свою боль и тревожные мысли работой. Он готов был ночевать здесь же, в своей рабочей комнате, но сослуживцы не давали измотать ему себя вконец, а больше всего все радовались хорошим вестям с фронта — начали говорить о ско­ром окончании войны.

Мартовские утренние морозы сменились на солнечные апрель­ские дни, с капелями с крыш, и теперешние товарищи Михаила, как и он, затаив дыхание, слушали вести о продвижении наших войск к Германии.

Наступала весна, а вместе с ней скоро пришло и радостное со­общение о завершении войны.

3

Война закончилась, а вместе с ней и служба Михаила в воен­комате. Он вернулся в свой родной карельский поселок, где жили его родственники, от которых он мог бы узнать что-нибудь о своих детях.

Отгремели бои, взрывы гранат и пулеметных очередей... И толь­ко воспоминания о близких и о пережитом не давали Михаилу ус­нуть по ночам... Перед глазами вновь и вновь проносились картины летящих снарядов и оглушительных взрывов, взрытые комья зем­ли и всполохи огня...

В тишине ночи, когда стоило ему только закрыть глаза, неожи­данно слышался над ухом тот последний свистящий шум разры­вающегося снаряда; его оглушило, и он уже не чувствовал ничего, и ему казалось, что жизнь ушла из него... Он вздрагивал и просы­пался, а потом долго не мог уснуть. Ночи — теперь уже тихие — пу­гали своей тишиной. Он боялся сойти с ума от этой ночной тишины и тех несмолкающих звуков, которые часто стояли в голове-Мысли о детях также беспокоили его. «Где они? Все ли с ними в порядке?» — ночи напролет он строил планы, как их отыскать. Ми­хаил посылал письма и запросы, чтобы разыскать своих детей, кото­рые были эвакуированы из Выборга вместе с их мамой и бабушкой. Теперь он окончательно решил обосноваться в Карелии и не возвращаться в Выборг. Поближе к своим родным местам, где он родился и вырос. В военкомате так же, как после окончания «зимней войны», ему предложили место в небольшом районном поселке, где требовался заведующий сберкассой.

— Ты этому обучался, Михаил, поэтому и оставим тебя здесь работать, как достойного и честного коммуниста, верного своему делу, — предложили в военкомате.

Так он оказался в небольшом поселке на юге Карелии, на бере­гу Ладожского залива, или, как называли финны в свое время эти места, «северной Швейцарией». Здесь же, всего в нескольких де­сятках километрах от поселка, было одно из известнейших по сво­ей красоте на Ладожском заливе место, где стояла дача известного финского полководца — Маннергейма, частично сохранившаяся за годы войны. Места эти вызывали восхищение у каждого побы­вавшего здесь. Дорога проходила вдоль берега, и из окон машин хорошо просматривалась синяя озерная даль, и часто можно было видеть, как белая пена разбушевавшихся волн показывается над бе­регами. Вдали открывалась панорама широкого Ладожского зали­ва. Величаво, с каменной и молчаливой суровостью, возвышались скалистые берега с живописными лесными просторами, которые в солнечный тихий день, словно любуясь своей красотой, отража­лись в зеркальной его глади...

Но послевоенная разруха и одиночество в доме — все это вы­зывало в душе Михаила только тревогу и боль, и на окружающую природу он продолжал смотреть равнодушными глазами в недав­нем прошлом военного человека. Потеря жены и дни, проводимые без семьи и детей, наводили на него тоску и печаль. Жизнь казалось безрадостной, пустой и никому не нужной...

— Что делать? Где дети? Почему так долго идет ответ на мой запрос?

Так прошло два месяца, только работа и частые командировки спасали его от мрачных и бесполезных мыслей и давали возмож­ность жить.

В один из летних августовских дней ему пришло письмо, в ко­тором сообщалось, где и в каком детдоме находятся его дети: Зоя и Октябрь. Это была самая большая радость для Михаила после Победы. Он взял короткий отпуск на работе и отправился в сибир­ский город, где находились его дети.

Встреча была радостной и счастливой.

— Папа, папа, — с громкими криками восторга дети бросились ему на шею. Они от души были рады тому, что отец их живой вер­нулся с войны... Долго еще вот так, обнявшись, они стояли и смо­трели друг на друга, потому что не виделись долгие пять лет — дети вытянулись и повзрослели.

— Как они выросли! — думал Михаил, когда увидел их сейчас, после долгой разлуки. Он обнимал и прижимал их к своей груди, и все смотрел и смотрел на них и не мог нарадоваться, что, наконец, он нашел их. Теперь они все были вместе. Он вспоминал, какими они были, совсем маленькими, десятилетними, перед войной, а те­перь перед ним сидели повзрослевшие, почти взрослые, его люби­мые и единственные, — родные ему люди.

Потом они ехали обратно, и дети рассказывали отцу, как у их мамы случились в поезде преждевременные роды, в толкотне и су­толоке, с пересадками.

— Родилась девочка, сестричка, но ее с мамой пришлось вы­садить с поезда и отдать в больницу — маме было плохо. Маму так и не смогли спасти, а девочку потом отдали в дом малюток, а мы остались с бабушкой. Позже, когда начались занятия в школе, нас определили в детдом — так было лучше для всех нас, чтобы мы сильно не голодали, — такую печальную историю поведали дети своему отцу.

— Больше мы не видели нашу сестричку. Бабушка сказала, что ей дали имя Аня, как звали нашу маму, — с грустью сказала Зоя.

— Намучились вы, мои дорогие, — Михаил снова обнимал и прижимал к себе детей.

Он закрывал глаза и отворачивался к окну — не хотел показы­вать им своих слез от того, что потерял жену, Анну. Не хотел трево­жить детей — сколько им и без того досталось за все эти годы, без матери. Вот уже два года, как его сердце страдало и болело об этой самой дорогой для него потере.

— Расскажите мне, как вы жили и учились в детдоме? Какие ребята с вами там были? Дружно ли жили? — спрашивал отец, когда они сели пить чай, и поезд мерно покачивал их в такт колесам, как будто повторяя: «Да, да, да».

— Пап, да нормально все было. Учились, и никто нас не обижал. Мы все ждали, когда закончится война, и мечтали, что ты приедешь за нами. Так здорово, что ты приехал...— Их глаза светились радо­стью, и никакими словами невозможно было передать их счастье.

— Теперь у нас все будет хорошо, а детдом мы будем только вспоминать иногда. Всегда хотелось кушать. Так хочется скорей до­мой, чтобы там было тепло. Главное — это есть ты у нас, пап. Мы уже взрослые. Смотри, пап, какие мы стали большие, не то, что до во-

йны. Ха-ха. Правда? — говорил Октябрь, сияя синевой глаз, и было видно, как с возрастом он все больше становился похожим на отца. Зоя скромно улыбалась, ласково светились ее большие голубые глаза, светло-русая толстая коса украшала ее голову, недлинная, потому что в детдоме не разрешали отращивать волосы.

— Она стала совсем девушкой, только очень худенькая, — ду­мал Михаил, поочередно рассматривая своих детей. Он старался не смущать Зою, и долгий взгляд переводил в темное окно вагона.

— Трудно им будет без матери, хотя прошло пять лет, как ее не стало, и они уже свыклись со своей потерей. Разве я смогу дать им ту материнскую ласку, что сделала бы Аня? — размышлял он, снова ощутив тоску.

— Пап, ну чего ты загрустил? — Отя дотронулся до плеча отца. — Папа, — повторил он, выдержав паузу, как будто готовясь к чему-то решительному. — Я надумал идти работать, а учиться можно в ве­черней школе, если ты не будешь против, — он остановился, слов­но испугавшись своих слов. — Так будет лучше нам всем. Мне уже пятнадцать. В крайнем случае, если не получится с работой сейчас, то на следующий год обязательно пойду работать. Я хочу, чтобы тебе не было тяжело с нами, и мы бы не голодали. Как ты думаешь, пап? —.просил и спрашивал отца одновременно сын. Он прильнул своей стриженой головой к плечу отца:

— Я в детдоме любил столярничать, и у меня неплохо получа­лось. Учитель хвалил. Говорил: «Руки, Отя, у тебя на месте». Я смогу работать. Только надо, пап, твое согласие. Как ты на это смотришь?

— Не торопись, сын. Приедем домой, отдохнете до учебы, а там и решим, как быть. Пообщаешься со своими сверстниками, подума­ешь еще хорошенько, а там и посмотрим. Не переживайте, все у нас теперь будет хорошо. Живи да радуйся. Войны нет, и мы вместе. Так ведь?! - он ободряюще похлопал сына по плечу и ласково по­смотрел на дочь.

— Какие красивые косы, и как же она похожа на свою мать, — подумал Михаил и опустил глаза.

Об этом он не мог думать спокойно. Воспоминания о жене кам­нем давили на сердце.

— Пап, а как там, на войне, было? Ты расскажешь нам потом? — не успокаивался Отя. Казалось, он никак не мог совладать с той ра­достью, которая охватила его, как только он увидел отца в комнате детдома. С той самой минуты какая-то детская веселость светилась во всем его облике и движениях, и он, словно не находя себе места, не мог скрыть эту радость, как ни пытался. Ему хотелось крепко-крепко прижаться к плечу отца и не отходить от него, но он стеснял­ся, глядя на несколько замкнутое и серьезное лицо отца — как всегда тот был немногословен.

— Ладно, пап, ты, наверно, устал от дорог. Ложись, отдыхай. Можно, мы с Зоей немного посидим. Нам что-то не хочется спать, — Зоя и Отя посмотрели на отца, и Михаил согласно кивнул головой.

Брат с сестрицей сидели рядышком и украдкой поглядывали на отца. На их лицах и в глазах светились счастливые огоньки и умиротворение: им больше ни о каких неприятностях не хоте­лось думать... Вот так бы ехать и ехать с отцом, смотреть на него и беречь его от каких-либо проблем... Им казалось сейчас, что они всеми своими силами постараются помогать ему и никогда не причинят ему огорчений...

Так, под стук колес мысли о будущей их новой семейной жиз­ни уносили их в неведомое будущее. В душе у них все больше зре­ло чувство, что они будут учиться и работать изо всех своих сил, а главное — они будут оберегать своего отца и помогать ему во всем.

Отец выглядел несколько худым. Он опирался на палку, и когда шел, то его протез на левой ноге слегка поскрипывал — последствие военного ранения, о котором он еще ничего не успел им рассказать. Высокий, подтянутый и по — военному аккуратный во всем — он был красивым, в расцвете своих сил, и дети видели это и гордились своим отцом.

Наконец, они добрались до своего поселка, и дети увидели их но­вое жилье. Поселок в прошлом был финской территорией, но толь­ко несколько домов сохранились в нем после войны. Им предстояло жить в одной половине дома, и они радовались всему, что видели во­круг себя. Они быстро обжились и подружились в поселке со своими ровесниками.

Бегали с ребятами купаться на залив, а в лесу поблизости со­бирали грибы и ягоды. Места в округе были необыкновенно кра­сивые: невысокие горы возвышались поодаль от залива, они сме­нялись открытыми полями и роскошным лесом — было, где раз­гуляться детворе и подросткам.

Вокруг домов разрослись сады, которые давали богатые уро­жаи смородины и яблок. Все это незатейливое богатство сада и леса скрадывало их послевоенные тяжелые будни и скудность на столе.

Зое и Оте нравилась такая жизнь, потому что они были с отцом, в своем доме, и детдом вспоминался им все меньше и меньше...

Осень прошла для них незаметно. Детям приходилось самим делать домашнюю работу, готовить еду — отец, уставший, поздно приходил с работы.

Началась их первая послевоенная зима. Отец не разрешил пока Оте работать, и он вместе с Зоей ходил в обычную школу.

— На следующий год исполнится шестнадцать — вот тогда и пойдешь на работу, а пока поучись, как все. Будем жить скромно, на мою зарплату, — сказал Михаил детям перед началом учебного года. Отя смирился, но мечтал поскорей закончить этот год и пойти на работу, чтобы помогать семье.

Соседи и знакомые старались, как могли, помочь Михаилу с детьми в их домашнем житье. Пытались не раз познакомить его с одинокой и самостоятельной женщиной, чтобы не пустовал дом без заботливых рук хозяйки.

Наступил Новый год сорок восьмого года, и Михаила пригласи­ли друзья к себе на праздник. Там Михаила познакомили с молодой и красивой женщиной, Ниной.

— Мы виделись в буфете, — признавались Михаил и Нина, — но не решались заговорить.

Новый год оказался для них поистине новым и поворотным в их жизни.

Нина была из большой белорусской семьи, слыла большой тру­женицей. Ее красота и молодость покорили Михаила — боевого офицера, и он уже не мог больше думать ни о ком. Нина понрави­лась ему, и он был по-человечески счастлив.

Вскоре он сделал ей предложение, и они тут же поехали знако­миться к Нининой матери, Ефросинье, в соседний поселок.

— Красив он, Михаил, умен и образован — согласна, — гово­рила Ефросинья дочери, когда они остались наедине с ней на сле­дующий день. — Но, Нинка, послушай, ведь он старше тебя на две­надцать лет, а главное — двое детей. Как же ты справишься с этим? Ты молодая и красивая, подумай хорошенько — большую ношу берешь ты на себя, — продолжала мать, переживая, по-матерински, за судьбу своей дочери.

— Я сделала свой выбор, мама, и я пойду замуж за Михаила, — ответила Нина.

Вскоре они поженились и зажили одной семьей. Зоя и Отя очень любили и уважали своего отца, боевого офи­цера, чья грудь была в орденах, которые он нечасто любил одевать по скромности своего характера, и гордились им. Они были вежли­вы и послушны со своей мачехой, помогали ей по хозяйству. Не­большая разница в возрасте ее и детей поначалу немного смущала, особенно, когда они все вместе садились за стол ужинать. Нина вы­глядела красивой и жизнерадостной, крепкой, со статной фигурой. Она не боялась никакой работы, и со временем все привыкли к сво­ей новой семье. Дети называли её просто Ниной.

Михаил почти сразу купил корову на деньги за застрахованное до войны имущество, и с таким хозяйством они не расставались долгие годы, давая возможность детям прокормиться домашним молоком.

Так прошло два года: Зоя поступила в техникум, а Отя пошел в армию. Дети выросли, стали самостоятельными и теперь только на каникулы приезжали навестить своего отца.

К тому времени у Михаила с Ниной родилась дочь — Оленька. Через некоторое время районный центр переместился в сосед­ний город, куда перевели сберкассу, а вместе с тем переместилась и семья Михаила.

Они переехали в небольшой город и поселились в новом доме. Зоя и Отя хорошо учились. Старательности и усидчивости у них было достаточно, и в этом сказывался характер их отца — целеу­стремленный и самостоятельный, а порою, и упрямый — в дости­жении своей цели, как сам Михаил шутил, сказывался карельский характер.

К праздникам Михаилу приходили из армии благодарности за хорошую службу сына, Октября. Это радовало его, бывалого вои­на, офицера, одолевшего почти шесть лет войны, с ранениями, и вер­нувшегося с войны инвалидом, с одной ногой.

Он советовал сыну продолжать воинское образование и стать хорошим офицером. Отя послушался совета отца и после армии по­ступил в военное училище.

Зоя в это время оканчивала финансовое училище и так же, как отец, мечтала стать финансистом.

Жизнь шла своим чередом, и в семье у Михаила появился вто­рой ребенок — Вовка.

Все, казалось, складывалось хорошо в их новой жизни: старшие дети определились в жизни, а маленьким надо еще расти и расти...

Михаил не любил вспоминать войну, да в общем, как все боль­ше замечала Нина, он не был особенно разговорчивым человеком. То ли годы войны и практика разведчика сделали его молчаливым, или, наоборот, по своему характеру, он был молчун, и поэтому полу­чился из него хороший разведчик. Нина старалась не замечать этой его черты, потому что домашнее хозяйство отнимало все ее время и силы, а делать всю работу по дому приходилось одной. Протез ноги не давал косить по ухабам да ложбинам, а хорошие участки уходили другим участникам войны. Михаил не роптал — не позво­ляла коммунистическая скромность и честность: так было во всем — дом дальше всех стоял от колонки с водой, участки для сенокоса са­мые плохие...

Так и носила Нина одна воду на коромысле весь день — издале­ка, благо, что была молодая и сильная, и косила сама на ухабистых участках...

— Как дела, Михаил, что там, на работе? — спрашивала за ужи­ном Нина, когда основная работа по дому была сделана, и можно было спокойно присесть.

— Все нормально, — коротко отвечал Михаил, и, больше раз­говор шел о детях, о домашних хлопотах.

Михаилу трудно было даже самому себе сказать: почему он так молчалив.

— Возраст идёт к сорока пяти, но здоровье, похоже, серьезно подорвано годами двух воин..., — иногда мелькали мысли, когда он перед сном снимал свой протез и ставил его возле кровати, но ему казалось, что с ним все в порядке, как всегда.

Болезнь подкралась к нему незаметно и неожиданно.

Наступило лето — пора сенокоса. На хорошие и ровные участки покосов Михаил с Ниной поехали вместе. После недолгой работы Михаил почувствовал себя плохо: слабость и появившаяся боль не давали косить. Он отошел в тень деревьев и присел. Нина броси­ла свою косу и подошла к нему.

— Что с тобой, Михаил? — спросила она, взяв его за руку.

— Дай мне попить, — попросил он.

Она вытащила из сетки бутылку с холодным чаем.

— Возьми, пей, — она внимательно посмотрела на него и вы­терла выступивший пот с его лба.

— Ты весь мокрый, смотри, рубашка хоть выжимай. Болит что-либо у тебя, Михаил? — спрашивала участливо она, гладя его по лбу, по голове.

— Сильной боли нет. Немного спину ломит, да комок в горле стоит, — ответил он. — Я прилягу немного — может, отпустит, — до­бавил Михаил, ложась прямо на траву.

— Подожди, я постелю мою кофту, а под голову — твой пид­жак, — суетилась вокруг него Нина.

— Ты полежи, Михаил, а я пойду косить. Часик покошу, да по­едем домой. Все равно машина за нами приедет не скоро. Отдохни, я одна справлюсь, — она еще раз потрогала его лоб, подоткнула под него удобнее пиджак и пошла косить.

Прошло несколько дней. Михаил шел медленным шагом.

— Все больше времени стало уходить на дорогу до работы, — подумал он как-то, придя домой. Слабость все больше одолевала его. Он начал худеть. Боли в спине стали более нудными и долги­ми, и иногда ему казалось, что они не стихают вовсе. Но природная выносливость и военная привычка терпеть боль и неудобства еще долгое время не давали повода обратиться к врачам.

— Пройдет боль, Нина, не суетись. Было такое на фронте не один раз. Все проходило, и сейчас пройдет. Полежу, отдохну — и все бу­дет в порядке, — отвечал он своей жене, когда она просила его пойти в поликлинику.

— Не будем торопиться — отпустит. Зачем зря ходить по вра­чам, — повторял он каждый раз, когда ему становилось плохо. Он как будто успокаивал себя и Нину.

С каждым днем боли становились все нестерпимее, и, наконец, ему пришлось обратиться к врачам. После быстрого обследования его направили в Республиканский центр, где предложили сделать операцию.

Михаил сомневался: ему так не хотелось ложиться под нож, что он попросил направить его, как инвалида войны, в Ленинградскую военную академию.

В академии болезнь подтвердили и сделали операцию. На во­прос Михаила о его болезни, врачи сказали ему прямо, что болезнь его неизлечима и находится в запущенной стадии. Михаил понял, что надежды на выздоровление у него нет никакой, и жить осталось совсем немного...

От Нины он пока все скрывал, а другу Сергею, первому, написал короткую открытку о заключении врачей:

— Операцию мне сделали, но болезнь моя оказалась запущен­ной... Надежды на выздоровление — никакой нет... Вот, друг, пло­хие мои дела...

Вскоре его выписали, и он вернулся домой: сильно похудевший, изможденный болезнью и болями. Какое-то время Михаил еще мог передвигаться по комнате, но постепенно силы стали покидать его, и он уже не мог вставать с кровати без помощи Нины.

Она постоянно была рядом и, втайне от него, все плакала от бе­зысходности, что Михаила нельзя спасти, и глаза ее не просыхали от слез. От своей беспомощности Михаил раздражался с каждым днем все больше и больше. Он не мог смириться с тем, что ослаб и нуждается в помощи.

Теперь он был прикован к постели, и долгими бессонными но­чами ему вспоминались заснеженные леса и трескучие морозы фин­ской войны, когда снег перемешивался с землей от взрывов, сверкал огонь и грохот взрывов гремел, не смолкая. В этом шквале огня вы­живали счастливчики, которых было немного; большая часть сол­дат осталась лежать на мерзлой земле... Ночами, когда не мог уснуть от боли, Михаил, казалось, проживал заново те жуткие годы:

— Морозы той зимы, голод и смерть солдат — до сей поры пом­нятся сейчас, как в страшном сне. Тогда мы все думали об одном — как одолеть врага... Часто вместо хлеба ели снег, а больше всего не хо­тели умереть от «белой смерти» — холода, который многих «косил» среди солдат... Ранения, ампутацию — все переносили на войне...

А вот теперь — эта боль, ненавистная боль, и откуда она толь­ко взялась? — шептал он, и затуманенный болезнью взгляд его все блуждал по комнате, словно в чем-то ища спасение... Пули не бра­ли, а вот теперь, когда войны нет — приходится умирать...

Боль, как заноза, сидела в теле и ни на минуту не покидала его...

Ему только исполнилось сорок шесть, и его душа бунтовала, противилась близкому концу...

Он смотрел на Нину, молодую и красивую, и это болезнен­но отзывалось в его сердце, больнее, чем любая военная рана. И с каждым днем состояние его всё ухудшалось, он становился нетер­пимым: срывался, кричал на Нину, жаловался и незаслуженно при­дирался ко всему... Он ревновал Нину, в бреду просил пригласить местную знахарку, чтобы та своим приворотом помогла ему, и это было так не похоже на Михаила, отважного солдата и офицера. В былое, военное, время он и подумать бы не смог о том, что такое с ним может случиться...

Но болезнь безжалостно «поглощала» его, и заснеженным ноябрьским днем сердце его не выдержало и остановилось...

И теперь только красная звезда на обелиске да ряд заслуженных наград могли поведать его маленьким детям о том боевом пути, ко­торым прошел их отец — боевой офицер.